На помощь Смоленску никто не шёл. Да и послать войско было некому. В Кремле засели поляки, бояре оказались в заложниках. В Калуге правил Вор, Марина Мнишек была беременна. В конце 1610 года петля вражеская, сделавшись двойною (польской в Москве и воровской в Калуге), затянулась в два узла.
Но воровской узел неожиданно лопнул. Тушинский Вор погиб.
ПОЛЬСКИЙ УЗЕЛ
«И предаде я в руки врагов и
обладаша ими»
(Пс.105,41).
Год 1610-й разрешился тем, что под Калугою, 11 декабря, произошло убийство. Самозванец царик незадолго до того приказал умертвить бывшего при нём Касимовского хана Урмамета. В отместку за единоплеменника князь Петр Урусов (крещёный татарин) пригласил царика на охоту и в лесу убил его. Голову Самозванца, в доказательство свершившегося, татары отослали в Москву, а сами помчались в Крым.
С Мариной Мнишек случилась истерика. В ярости она рвала на себе волосы и бегала среди войска, призывая всех к лютой мести. Заруцкий с казаками изрубили татарский отряд в 200 человек, но беглецов Урусова догнать уже не могли.
После смерти Вора, пишет С.М.Соловьёв, «лучшие люди, которые соглашались признать Царём Владислава из страха покориться "казацкому царю", теперь освобождались от этого страха». Отныне действия против поляков никого ни с кем не связывали. «Тушинцев» как таковых не стало. Правда, в Ивангороде объявился ещё один «казацкий царь», Вор Сидорка, который потом засел во Пскове. Но сей смутотворец не был так опасен для Москвы, как прежний «Тушинский вор». Да ещё у Марины родился сын (не исключено, что сын Заруцкого), и назвали его Иваном. Однако в историю сей младенец вошёл под именем «Маринкина ворёнка». Сама она с того момента открыто сошлась с атаманом Заруцким, и тот объявил «Ворёнка» наследником Московского престола.
Силы воровских войск с тех пор перегруппировались. «Старое казачество» донское ушло от Заруцкого в ополчение князя Д.Т.Трубецкого, а «новые казаки», из беглых крестьян и разбойных шаек, остались и провозгласили «своим царём» Ворёнка. Прокопий Ляпунов, более не связанный присягою, оставил воровской лагерь и двинул рязанские дружины на поляков, занявших Москву. Честный князь Дмитрий Пожарский присоединил свою рать к ополчению Ляпунова.
Ляхи в Москве после отправки под Смоленск «Большого посольства» и с уходом гетмана Жолкевского перестали стесняться. Заняв Китай-город и Кремль, они объявили о «раскрытии заговора» и более не церемонились с боярами. Теперь вся столичная знать, кроме явных изменников, сделались заложниками интервентов. По кремлёвским стенам расхаживали шведские наёмники (изменившие Шуйскому под Клушино), а князья И.М.Воротынский, А.Ф.Засекин, А.В.Галицын (брат Василия Васильевича, захваченного ляхами вместе с Филаретом) сидели под арестом. Остальные бояре были не в лучшем положении. Гонсевский же их именем издавал приказы. А предатели Михайло Салтыков, князь Василий Масальский, Иван Грамотин стали советниками польского начальника. Особенно усердствовал перед оккупантами торговый мужик Федька Андронов. Его приставили к царской казне. Знатный М.Салтыков завидовал возвышению «смерда», и оба строчили друг на друга доносы. Ян Сапега передавал доносы королю. По мнению историка С.Ф.Платонова, Сигизмунду «оставалось сделать всего один шаг, чтобы объявить себя, вместо сына, Московским Царём: надо было только образовать в Москве покорный себе "совет всея Земли", который его бы избрал на Царство».
«К счастью, однако, - пишет А.Д.Нечволодов, - до этого дело не дошло. Жители Москвы становились всё более и более недовольными». Патриарх Гермоген находился в оппозиции к «Семибоярщине». Извещённый тайной грамотой митрополита Филарета, он знал, что затевает Сигизмунд. И знал об этом ещё в октябре-ноябре 1610 года. Когда пришло известие о смерти Вора, Святитель выступил открыто. Он велегласно обличил ляхов и начал рассылать по городам грамоты, где сообщалось об измене короля; разрешил от присяги всех, кто успел дать клятву королевичу Владиславу. А далее, всех разрешённых патриарх призывал ради спасения Отечества «на кровь дерзнути», чтобы «собравься все в збор со всеми городы, шли к Москве на литовских людей».
Из земских дворян, как уже говорилось, на глас патриарха первыми откликнулись рязанцы во главе с Прокопием Ляпуновым и князь Дмитрий Пожарский. В январе 1611 г. рать Прокопия подошла к Москве. Поддержку Ляпунову выразили нижегородцы, ни разу за время смуты не запятнавшие себя изменой, и жители Ярославля. Нижегородские ходоки - боярский сын Роман Пахомов и посадский Родион Мосеев - бесстрашно, минуя польские кордоны, проносили послания Гермогена и доставляли ему почту со всех концов поднимавшейся на борьбу России.
Изменники же донесли королю Жигимонту (Сигизмунду) и с его санкции произвели насилие над Святителем. Они разграбили патриарший двор, отняли у Гермогена всех дьяков, подьячих и дворовых людей, а самого его заключили в Кремле, где он томился, по словам летописца, «аки птица в заклепе». Только этим враги ничего не достигли. Послания патриарха разлетались по стране. Иноки Троице-Сергиевой Лавры размножали их и добавляли к тому собственные призывы. Города уже сами сносились друг с другом, а слух о насилиях, чинимых патриарху-страстотерпцу, вызывал всенародное негодование. Движение против ляхов началось повсюду.
Между тем, пока собиралось земское ополчение, казаки уже сели на коней и примчались к Москве вслед за Ляпуновым и Пожарским. Трубецкой и Заруцкий командовали разными ратями и дальние интересы имели различные, но в силу традиции казачества они одинаково недружелюбно относились к «земцам». Ляпунов же принимал всех, кто готов был сражаться за Русь. Он надеялся, что чувства людей Православных в казацкой массе возобладают над корыстной разбойничьей психологией. Отчасти его надежды оправдались в отношении «старых донцов» Трубецкого. Но что касалось самого князя-атамана, а тем паче Заруцкого с его «новыми» из беглых, то здесь Прокопий глубоко ошибся. И в итоге дружба с казаками погубила его.
Ляпунов провозглашал прощение всем, кто прежде бежал от своих господ-помещиков, а тем, кто особо отличится в битве за Москву, он обещал в награду собственные поместья, каковыми князья в прошлом жаловали своих дружинников. Заруцкому требовалось возвести на трон «Маринкина ворёнка». Ляпунов согласился и на это. Тогда к ополчению примкнул Ян Сапега.
По описанию Валишевского, Сапега был одним «из самых блестящих польских аристократов того времени, воспитанник итальянских школ и ученик лучших полководцев своей страны». Однако, став разбойником на Руси, Сапега сделался беспробудным пьяницей и, как следствие, неудачником. Он 16 месяцев безуспешно осаждал Троицкую Лавру, дважды был разбит Скопиным-Шуйским, изменял и королю, и Тушинскому вору, и теперь, не зная куда приткнуться, собрался воевать против «своих», ради всё той же корысти. Впрочем, повоевал он недолго. Не прошло и месяца, как Сапега переметнулся обратно на сторону ляхов и ушёл под Кострому агитировать Русских за королевича Владислава. А те поляки, что засели в Москве, «начаша говорити бояром, чтобы писати х королю и послати... чтоб дал сына своего на государство... а к митрополиту Филарету писати и к бояром [членам большого посольства], чтоб били челом королю... всем покладыватца на его королевскую волю, как ему угодно... крест целовати королю самому; а к Прокопию [Ляпунову] послати, чтобы он к Москве не збирался».
Малодушные бояре, подписав сию грамоту, «поидоша к патриарху Ермогену и возвестиша ему все, чтобы ему к той грамоте рука приложити... а к Прокопию о том послати».
Святой патриарх Гермоген с возмущением отверг грамоту изменников. Послы русские под Смоленском стояли твёрдо, не уступая Сигизмунду. За это, мы знаем, их отправили в польский плен, а Святителя Гермогена заточили в Кремле. Лишь 17 марта (ещё до пленения послов) Гонсевский позволил Святителю выйти к народу. Это было Вербное Воскресение. Патриарх, по подобию Входа Господня в Иерусалим, в сей день обычно совершал шествие на осляти, и вся Москва собиралась вокруг Первосвятителя. Поляки, предвидя скорое вторжение ополченцев, решили перебить как можно больше москвичей и для этого хотели использовать святой праздник. Народ или узнал, или духом почувствовал опасность, только на улицы почти никто не вышел.
Раздосадованный вор Михайло Салтыков кричал полякам: «Нынче был случай и вы Москву не били, ну так они вас во вторник будут бить». Предатель, очевидно, проведал, что в Страстной Вторник, действительно, Ляпунов задумал нападение. Он тайно запустил в посады переодетых стрельцов, а на окраинах Москвы незаметно собрались ратные люди Пожарского, Бутурлина и Колтовского.
