Раздосадованный вор Михайло Салтыков кричал полякам: «Нынче был случай и вы Москву не били, ну так они вас во вторник будут бить». Предатель, очевидно, проведал, что в Страстной Вторник, действительно, Ляпунов задумал нападение. Он тайно запустил в посады переодетых стрельцов, а на окраинах Москвы незаметно собрались ратные люди Пожарского, Бутурлина и Колтовского.
Поляки в означенный день потащили пушки на стены Кремля и пытались использовать русских извозчиков.
Те отказались. Пошла брань. Заслышав крики, немецкие наёмники (шведы) выбежали на площадь и начали избивать народ. В Китай-городе было иссечено 7000 москвичей. В бой тотчас же ввязались переодетые ратники Ляпунова. Князь Дмитрий Пожарский побил ляхов на Сретенке, вогнал их в Китай-город и закрепился на Лубянке. Иван Матвеев Бутурлин утвердился в Яузских воротах, Иван Колтовский - в Замоскворечьи. И опять на помощь врагу пришёл иуда Салтыков. Он закричал: «Огня, огня! Жги домы!» и «первой нача двор жечь свой».
Ветер погнал огонь на Белый город. Кремль и Китай, занятые поляками, остались целы. На другой день, в Страстную Среду, ляхам удалось поджечь Замоскворечье. Жгли город 2000 наёмных шведов. В огне гибли женщины, дети, старики. А враг изо всех пушек умножал народные жертвы.
Великая столица, фарисейски сожалел Жолкевский в своих записках, «сгорела с великим кровопролитием и убийством, которые оценить нельзя. Изобилен и богат этот город, занимавший обширное пространство... ни Рим, ни Париж, ни Лиссабон... не могут равняться сему городу». В сравнениях столиц подлый гетман был прав, но не в том, что Москва «сгорела». Пожары в ней случались не раз, и пожары превеликие. Однако наш Третий Рим стоит, и «четвёртому не быти», - гласит пророчество Филофеево. Как сама Русь - в подобие Христова Воскресения, так и Москва возродилась тогда из пепла. И знаменательно, что тот пожар бушевал в Страстную седмицу, а с наступлением Пасхи русская рать одолела врага.
Всю среду ляхи бились на Лубянке с отрядами князя Пожарского. Дмитрий Михайлович не отступил, пока не упал на землю израненный, и был отвезён своими в Троице-Сергиеву Лавру. Эти раны вывели его из строя почти на год, после чего он возглавил уже Нижегородское ополчение.
В Великий Четверток пожар возобновился. Выгорело почти всё, что окружало Китай-город. Страдания жителей, оставшихся без крова, усугубил сильный мороз. Но уже в Страстную Пятницу на помощь Ляпунову подошёл атаман Просовецкий с 15000 казаков. Гонсевский выслал против него пана Струся. Завязался бой, но очень вялый. Противники обстреляли друг друга и разъехались. Струсь укрылся за стенами Белого города, а Просовецкий не стал его атаковать.
После Пасхи, в понедельник Святой седмицы (25 марта) всё 100-тысячное русское ополчение (включая всех казаков) расположилось у Симонова монастыря, и началась большая битва. Поляков вогнали в центр и заперли. К 6 апреля большая часть башен Белого города была занята ополченцами, а к июню враг был обложен в Китай-городе, словно медведь в берлоге. Ввиду неприступности крепостных стен штурмовать центр Москвы Ляпунов не стал, но снабжения ляхи лишились. Уже с апреля месяца король начал получать от них жалобы: «Рыцарству на Москве теснота великая, сидят в Китае и Кремле в осаде, ворота все поотняты, пить и есть нечего».
Сигизмунд бесился. Рать его в Москве голодала в осаде; послы русские, несмотря на все угрозы, ничего не подписали и пошли в неволю, не отступив от своих слов; Царь Василий Шуйский королю не поклонился; а смоляне уже 20-й месяц отражали все приступы поляков.
Из 70000 жителей Смоленска в живых остались не более 8000, свирепствовала цинга. Однако город стоял. И стоял бы ещё, если бы не предательство некоего А.Дедешина, указавшего врагам слабое место в стене. Совокупным огнём всей артиллерии поляки сумели проломить это место и ворвались в город. Воевода Шеин бился до последнего, запершись в одной из башен, но всё же был взят в плен и в оковах отправлен в Литву. Доблестный архиепископ Смоленский Сергий тоже оказался польским узником. Он скончался в заточении, разделив судьбу Царя Василия. Сам же древний город Смоленск перешёл в руки ляхов на целых 42 года, пока в 1654-м не был возвращён России, уже навечно.
По поводу взятия Смоленска Сигизмунд справил в Варшаве позорный триумф. Подобно древнеримскому императору, он ехал по городу, правда не в колеснице, а верхом (так тоже бывало), а вслед за ним на повозке Жолкевский вёз несчастного Шуйского с двумя братьями, словно пленённую на поле боя Царскую семью. В этом бессовестном спектакле не хватало только захваченных подлостью русских послов: В.В.Галицына, митрополита Филарета и других узников Сигизмундовых. Канцлер Лев Сапега держал высокопарную речь, восхваляя «подвиги и мудрость» глуповатого короля, а паны вельможные хихикали в усы. Ведь они-то своего монарха в грош не ставили. Да и было за что.
Взяв Смоленск, Сигизмунд не воспользовался плодами столь трудно добытой победы: уехал в Варшаву справлять балы и бросил дело завоевания России. В Москве же в это время поляки голодали и ни на что не могли влиять. Правительству бояр, оставшихся в Кремле, страна не подчинялась.
Ляпунов из ополченцев своих учредил «совет всея Земли». В состав «совета» вошли служилые люди (дворяне), посадские и казаки. Для ведения дел учредили Приказы: Поместный, Разрядный, Разбойный, Земский и другие. Во главу «совета» 30 июня 1611 года избрали триумвират: П.Ляпунова, Д.Трубецкого, И.Заруцкого. Одного - радевшего о судьбе Отечества, и двоих - корыстолюбцев, не скрывавших почти ни своей воровской сути, ни явной неприязни к Прокопию Ляпунову.
По приговору «совета» Заруцкий должен был расстаться с большинством поместий, захваченных им с «позволения» Тушинского самозванца и «царицы» Марины. Но ещё более огорчился атаман, когда узнал, что ополченцы не желают иметь царём Маринкина сына, «Воренка Калужсково... а Маринка в те поры была в Коломне».
Отказавшись от кандидатуры польского королевича Владислава, «начальные люди» стали думать, «чтобы им избрати на Московское государство государя, и придумаша послати в немцы...» Решили пригласить шведского принца Филиппа, сына Карлова, - врага Польши. Но потом, в ходе дальнейших событий, этот вопрос отпал сам собою.
Разногласия в триумвирате обострились до предела. Подписав приговор «всея Земли», Трубецкой и Заруцкий не желали исполнять его и «с тое же поры начаша над Прокопием думати, как бы ево убити». И действительно, злодеи завели интригу, да ещё и с поляками заодно. Подлый пан Гонсевский написал грамоту, подделав подпись Ляпунова, и её подбросили казакам. В грамоте той, в частности, говорилось: «Где поймают казака - бить и топить, а когда Бог даст Государство Московское успокоится, то мы весь этот злой народ истребим». Можно представить, какой взрыв негодования произвёл сей «документ» в казачьих таборах. Ляпунова вызвали на круг. Он пытался оправдаться: «Рука похожа на мою, только я не писывал». «Казаки же ему не терпяше, - говорит летописец, - по повелению своих начальников ево убиша».
Так 22 июля 1611 года, изрубленный казацкими саблями, пал зачинатель освободительного движения Прокопий Петрович Ляпунов. Его смерть обернулась большой бедой. Ополчение стало распадаться. Исчезло и правительство, начавшее было действовать. Власть опять разделилась между осаждёнными ляхами и казацкими атаманами, один из которых (князь Д.Т.Трубецкой), похоже, тайно сотрудничал с Гонсевским на предмет воцарения королевича Владислава. И в том же июле шведы захватили Новгород. Их полководцу Якобу Делагарди помогли разногласия русских воевод - Ивана Одоевского и Василия Бутурлина. Предатель по имени Иван Шваль ввёл врага ночью через Чудиновские ворота. Немногие герои, вступившие в бой, отдали жизни свои, но не смогли сдержать внезапного натиска шведов. По наспех заключённому договору Новгород Великий стал «владением» Карла IX, а Псков отделился от Московии ещё раньше. Там, как уже говорилось, правил Вор Сидорка (тоже Лжедмитрий). Он начал свой путь в Ивангороде, и потом все казаки Псковской области признали его «царём». Сидорке целовали крест, а литовский гетман Ходкевич ушёл из-под Пскова ни с чем.
К Москве же тем временем вернулся Ян Сапега. Он нанёс поражения казацкой рати, прорвался к центру столицы и снабдил голодавших поляков Гонсевского. Самому Сапеге это стоило жизни (сбылось пророчество Преподобного Иринарха). По прибытии в Москву Сапега заболел и 4 сентября умер в Кремле. Через 22 дня подошёл гетман Ходкевич. Две тысячи его солдат, изнурённых долгим пребыванием в Литве и безуспешным шестинедельным стоянием у стен Псково-Печерского монастыря, мало чего стоили. Кормить их в Москве было нечем. И поляки, хотя не чтили и Гонсевского, но Ходкевичу дали понять в самой грубой форме, что гетмана-литовца здесь не примут. С наступлением осенних холодов Ходкевич отступил к Рогачёвскому монастырю (в 20 верстах от Ржева). За ним ушла и часть «сапежников» (солдат умершего Сапеги). Бояре же из Кремля послали «новое посольство» к Сигизмунду.
