считая сына, и поставить Ичхонию как отца Салафиила во главе третьего ряда. Если так много, более того, все основные моменты и тенденция заданы размышлениями писателя, то не осмелимся ли мы сказать, что вся генеалогия — дело рук евангелиста? Ему, евангелисту, казалось более подходящим, чтобы Мессия принадлежал к правящей линии дома Давидова; он узнал, что от Авраама до Давида было четырнадцать членов, из этого удвоения числа семь, которое казалось ему значительным, Привлеченный и внутренне занятый, он пробежал в памяти ряд царей Иудеи, и ошибка в его памяти позволила ему найти только четырнадцать звеньев от Давида до последнего важного царя, вплоть до Иосии. Но раз один и тот же ритм был найден дважды, то само собой разумелось, что и в последнем периоде до Мессии избранное поколение под божественным руководством насчитывало всего четырнадцать человек, и имена их вскоре были записаны, причем в этом деле, по крайней мере, так казалось, что отец одного Иосифа звался Иаковом. Да, так оно и есть: автор даже не подумал о том, что в летописи есть запись о потомках Зоровавеля, и поэтому получился странный результат: Лука и Матфей, и каждый опять по-своему, дают Зоровавелю потомка, о котором книги летописи не имели никакого представления.
Кстати, как только Матфей задумался над тем, что от Авраама до Давида было четырнадцать членов, и был близок к выводу, что от Давида до падения царской власти можно насчитать еще столько же, он уже должен был предположить, что священная история имеет внутренний, тайный ритм своего течения и что деторождение и история избранного рода должны предпочтительно происходить в определенном порядке и закономерности. Оба предположения поддерживали друг друга: предпосылка делала возможным соответствующий вывод и подтверждала его правильность, так же как и вывод подтверждал предпосылку. Гфрёрер [5] полагает, что евангелист думал о том, «как народ шел из Египта в Ханаан в двух и сорока станах», и пришел к выводу, что «Логос-Мессия сошел на землю в двух и сорока воплощениях из отечества духов, с самого высокого неба». Но Матфей ничего не знает о предсуществовании Мессии как Логоса, а поскольку он даже не рисует сумму трех поколений, то и не может думать, что это странная вещь. Он думает лишь о том, что некий закон регулировал развитие рода Давида и структурировал его таким образом, что определенная в божественном заключении цель — рождение Мессии — заранее задавала свою меру ходу истории. Иными словами, порядок и мудрость истории, расстилающиеся в изобилии исторических фигур и борьбы, в евангельском представлении сжимаются до простой, но регулярно прочерчиваемой линии.
Как невинна эта точка зрения по сравнению с распространяющейся сентиментальностью новейшей апологетики, которая с упоением рассказывает о «чудесном», что лежит «в основе» двух родословий, и с горячим энтузиазмом полагает, что нить, которая вырывается из клубка стольких семей, «чтобы удержать звено, которому суждено продолжить линию, была надежда на то, что в линии Авраама и Давида родится Мессия. Итак, если бы Иисус действительно имел давидово происхождение, то нить, ведущая к нему из прошлого, очень легко могла бы, если бы она проходила через родословную, быть взята из преемственности. Но если не только правящая линия должна иметь честь привести к Мессии, если побочная линия должна разделить с ней эту славу и сразу же при первом ответвлении от правящей линии определить эту надежду побочным пунктам, то как же она должна сделать выбор среди стольких сыновей Давида?
Наконец, этот взгляд впадает в ошибку хетлигенского поклонения, если он может «думать о Воплощении Христа как о готовом факте», только предполагая, «что священная жила высшей жизни текла через всю линию предков Господа». «Дева, — продолжает он в этом смысле, — избранная быть матерью Мессии, не могла родиться внезапно в грешном роду; она была хотя и не без греха, но все же чистейшей из рода того времени, и то, что она была таковой, было ее избранием по благодати, ее происхождением из святейшей семьи человечества». Конечно, апологет, обнаруживший эту «святую жилу» в истории, должен придерживаться невинных имен родословия Луки и против своей воли заставлять его сообщать генеалогическую таблицу Марии. Но что подразумевается под этими именами, нам уже известно, и апологетическую уловку, отрицающую предпосылки христианского самосознания во всей истории и сводящую ее к «святейшей семье», нам достаточно загнать в ее следствие, в бесконечное обращение, чтобы покончить с ней. Святейшая семья человечества» должна иметь свою «подготовку», т. е. она может также или снова возникнуть из святейшей семьи, аналогичным образом и т. д., пока мы счастливо не придем к греху, ставшему первородным грехом всего человечества. Где же здесь святая первородная семья?
Новейшая апологетика, похоже, хочет последовать совету Лютера и не стремится к дальнейшему определению того, как «можно объяснить связь двух родословий Христа друг с другом». Но если она все же считает, что может утверждать, что «в любом случае происхождение Христа из рода Давидова с самого начала считалось чем-то бесспорным», и мы спросим, не ссылаясь на Марка, кто это утверждал, то она не сможет ответить. Ведь после таких предшественников, как Марк, Лука и Матфей, чей авторитет мы рассматриваем, точно нельзя считать авторитетами?
Значит, сила! Если исторического свидетельства недостаточно, то применяется сила априорного доказательства. Пусть теперь утверждается, что в воспитание Ицона входило, что он действительно происходил из дома Давидова, ибо чувство близкого родства, это чувство, непосредственно переплетающееся с личностью, должно было служить естественным основанием его мессианского самосознания. История, однако, достаточно часто высмеивает такие ограниченные связи, и чем выше дух, тем меньше он связан такой узкой отправной точкой с миром, на который он должен воздействовать, тем меньше он нуждается в такой естественной связи с идеей своей задачи. Можно, наконец, пойти на крайние меры и с дерзновенной трансцендентностью утверждать, что божественное самосознание было приковано самой пророческой идеей к мысли о том, что начало новой церкви должно исходить от рода Давидова, и что эта связь божественной мысли с пророческой идеей определила появление Искупителя из дома Давидова. Но прежде чем подняться на этот высочайший уровень трансценденции, на котором дух должен выйти из самого себя, отметим, что основанием новой церкви было упразднение экономики Ветхого Завета. Что возникновение нового принципа не могло произойти без негативной диалектики против старого, и что не одним из самых незначительных моментов этой диалектики было первое самосознание нового принципа, вспыхнувшее в личности, родившейся на периферии старого мира. Апологет должен помнить об иронии диалектического принципа, который он
