совершают определенные священнодействия.
Но некоторые молитвы и довольно много читает весь народ. Ведь все, что поет хор, это на самом деле должен говорить народ. Просто опять произошло разделение: хор поет, народ слушает. Нет, хора никакого в принципе не должно быть. В Греческой Церкви до сих пор это так — в обычном храме никакого хора нет. Там есть чтец, который иногда поет, иногда читает, но он выполняет функции всех, потому что церковный народ уже просто не знает текста богослужения, да еще на древнем греческом языке. А в принципе молится весь храм. Есть молитвы, которые читает священник, а есть молитвы, которые читает весь храм.
В России до революции было хуже, чем сейчас, в этом отношении — народ вообще безмолвствовал. То, что весь храм сегодня поет в России Символ веры и «Отче наш», — это следствие того, что перед Второй Мировой войной
Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Сергий (можно к нему по-разному относиться, но это объективный факт) распорядился, чтобы в Церкви, которая была тогда на грани уничтожения, весь народ пел известные всем молитвы — Символ веры и «Отче наш». Иногда добавляется еще Богородичная песня Евхаристического канона, ее тоже поют все. Но в принципе, вся литургия, по определению греческого слова Xeiroupyia, — это общее дело, общественное служение и даже — повинность на благо общества, как то «угощение сограждан» или «снаряжение боевых кораблей». Именно это слово избрали авторы новозаветных текстов для обозначения коллективного богослужения Евхаристического таинства.
«Приступите!»
И мы причащаемся из одной Чаши, то есть это тот же Пасхальный седер, это общее дело. Мы знаменуем любовь друг к другу и ко Христу. Мы вновь и вновь даже не становимся одной семьей, мы уже одна семья, и мы свободно подходим к Чаше, свободно подходим к раздаче Плоти Христовой, которая сейчас подается мирянам под двумя видами одновременно и вместе в Русской Церкви (в Иерусалимской, скажем, иначе). Подходим, потому что мы Христовы. Вот это и есть знамение нашей христианской жизни, знамение жизни христиан. Поэтому Древняя Церковь категорически не разрешала своим членам без уважительной причины пропускать еженедельное воскресное таинство Евхаристии. А если ты просто по своей воле, по лени, по сонливости не пришел на эту Вечерю любви и раз, и два или, придя, не стал причащаться, то ты извержен из Церкви. «Всех верных, входящих в церковь и Писания слушающих, но не пребывающих на молитве и Святом Причащении до конца, как безчиние в церкви производящих, отлучать подобает от общения церковного», — гласит 9-е Апостольское правило (конец IV века). Тот, кто три раза пропустил воскресную Евхаристию без уважительной причины, тот извержен из Церкви[144]. Он находится под запретом, поскольку совершил тяжкий грех, аналогичный греху прелюбодеяния или убийства.
До нас дошли рекомендации многих авторитетных отцов первых веков христианства, рекомендовавших участвовать в Евхаристии как можно чаще, даже ежедневно (например, Василий Великий, письмо 93). Описывающий жизнь египетских монастырей Руфин рассказывает, что в обители аввы Аполлония в Египетской пустыне причащаются ежедневно[145]. Но если это было некоторой монашеской крайностью, то еженедельное Причастие в «день солнца» (то есть воскресный) и в праздники было всеобщей нормой, отход от которой сурово порицался, например, архиепископом Иоанном Златоустом [Беседы на Послание к Евреям, 17: 3].
Однако постепенно эта традиция частого Причастия Святых Таин исчезла и в Западной Церкви, и в Восточной. В Средние века к участию в таинстве Евхаристии обычные люди, не священнослужители, приходили крайне редко. И это был знак постепенной эрозии Церкви: Церковь как таковая умирает, и люди не только теряют понимание важности участия в таинствах, но и саму жизнь во Христе. Крестятся все христиане, а живут-то в Церкви не все, почти никто не живет. И более того — частое Причастие не разрешалось.
А в Западной Церкви даже Священное Писание запрещалось читать мирянам до XVI, а то и XVII века. По сути говоря, и у нас тоже, потому что у нас запрещали переводить Писание на живой язык вплоть до XIX века. Александр I начал было этот перевод в 1818 г., Библейское общество издало Новый Завет, Пятикнижие и Псалтирь, но потом все эти книги были изъяты и даже частично сожжены на кирпичных заводах Александро-Невской лавры в 1826 году. Борьба за русскую Библию, понятную для простых людей, — это одна из драматических страниц русской истории двух первых третей XIX столетия[146]. В ней есть свои исповедники, например архимандрит Макарий (Глухарев; 1792-1847), ныне причисленный к лику святых.
Одна из великих реформ Александра II — это публикация всей Библии на русском языке в 1868 году. Это тот самый синодальный перевод, которым и я пользуюсь, и люблю его, несмотря на все неточности, а порой и ошибки. А до этого ни Новый, ни Ветхий Завет публиковать не разрешали и цитировать его позволяли только на церковнославянском языке даже в русских текстах! Так что фактически русские люди тоже не могли читать Священное Писание. Славянский (так называемый Елизаветинский) перевод с греческого неплох, но выражения там использованы очень тяжелые, и, естественно, язык уже давно забытый, мертвый. Те, кто свободно владел европейскими языками, читали Библию по-французски или по-немецки. Но подавляющая часть русских людей не знала ни иностранных, ни славянского языка, да и вообще была неграмотна. Священные тексты слушали в церкви на богослужении и почти ничего не понимали.
Обер-прокурор Священного Синода предреволюционной России Константин Петрович Победоносцев, знавший лучше многих духовное состояние русского народа, констатировал со странным для этих слов придыханием восторга: «Какое таинство — религиозная жизнь такого народа, как наш, оставленного самому себе, неученого! Спрашиваешь себя: откуда вытекает она? — и когда пытаешься дойти до источника — ничего не находишь. Наше духовенство мало и редко учит, оно служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует; остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и Церковью. И еще оказывается, в иных глухих местностях народ не понимает решительно ничего ни в словах службы церковной, ни даже в «Отче наш», повторяемом нередко с пропусками или прибавками, отнимающими всякий смысл у слов молитвы. И однако, когда приходит смерть, эти люди, коим никто никогда не говорил о Боге, отверзают Ему дверь свою, как известному и давно ожидаемому Гостю»[147].
«Библии не существует», «слова церковной службы решительно непонятны», «„Отче наш" с обессмысливающими молитву ошибками», «никто никогда не говорил о Боге» — для христианской страны это
