Елена Белякова - Церковный суд и проблемы церковной жизни

Ознакомительная версия.

Противостояние низших клириков и духовенства продолжалось и в дальнейшем. Оно вылилось, в частности, в обновленческое движение. Жалобы и доносы на церковноначалие, приводившие к аресту архиереев, обращение к гражданской власти с просьбой «разобраться» в церковных конфликтах – это тот материал, который еще ждет исследователей. Некоторые факты приводятся нами ниже[158]. Общее ожесточение и враждебность этого времени не прошли и мимо церковных врат. И здесь церковные каноны должны были послужить опорой, охраняющей Церковь от вмешательства чуждых ей сил, останавливающей произвол и вторжение в ее внутреннюю жизнь. К сожалению, та неразрешенность вопросов отношения к каноническому наследию, о которой писали предреволюционные ученые и публицисты, не способствовала консолидации церковных сил. Защита церковных канонов приобретала на Соборе новый смысл и новое содержание.

Отдел о церковной дисциплине был образован Поместным Собором не по предложению Соборного Совета, как большинство других отделов, а по инициативе членов Собора, выраженной на одном из первых заседаний 24 августа 1917 г. Надо отметить, что в предшествовавших Собору подготовительных органах (Предсоборное Присутствие, Предсоборное Совещание, Предсоборный Совет) соответствующая тематика специально не разрабатывалась.

В компетенцию Отдела должны были входить вопросы церковной дисциплины и «все бытовые и недоуменные вопросы»[160]. Председателем Отдела был избран митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский), а после его трагической кончины 25 января 1918 г. – архиепископ Коломенский и Можайский Иоасаф (Каллистов)[161]. Отдел был одним из самых многочисленных на Поместном Соборе – 123 члена, в том числе 15 архиереев[162].

Протоколы Отдела свидетельствуют, что было проведено 12 заседаний во время первой сессии Собора, 9 – во время второй и 7 во время третьей[163]. Комиссия под председательством епископа Сердобольского Серафима (Лукьянова)[164] в составе архимандрита Вениамина (Федченкова), профессоров Ф.И. Мищенко и М.Г. Красножена, протоиереев И.И. Галахова и Т.П. Теодоровича, членов Собора М.Н. Шарко, В.П. Клевезаля, П.И. Уткина и Н.И. Знамировского составила список 16 тем для работы, исходя из предложений, высказанных членами Отдела, а также запросов, переданных в Отдел. Темы были разделены на проблемы общей дисциплины: 1) о духовной жизни вообще; 2) о посте; 3) о положении женщин; 4) о епитимии и исповеди; 5) о молитве за иноверцев и самоубийц; 6) о соблюдении праздников; 7) о вытравлении плода; а также вопросы дисциплины клира: 8) о поведении духовенства; 9) о второбрачии священнослужителей; 10) о принятии священного сана лицами, женатыми на вдовах; 11) о браке епископов; 12) об одежде и ношении волос; 13) о посещении духовенством зрелищ и общественных собраний; вопросы дисциплины мирян: 14) о поведении мирян; 15) о четвертых браках; 16) о смешанных браках[165]. В начале работы второй сессии список тем был вновь дополнен и изменен[166].

Когда стало очевидным, что Отдел не успевает выяснить все стоящие перед ним вопросы, 19 февраля 1918 г.[167] были созданы следующие подотделы, о деятельности которых мы расскажем ниже:

– брачного права (председатель – И.М. Громогласов[168]);

– священнослужителей и клира (председатель – протоиерей Петр Миртов[169]);

– о поминовениях и погребении (председатель – профессор богословия Саратовского университета протоиерей Алексей Преображенский);

– о вопросах пастырской практики и церковного благочиния (председатель – протоиерей Димитрий Рождественский[170]).

Главной причиной создания Отдела являлось очевидное для всех падение церковной дисциплины. Революционная стихия захлестывала церковный корабль. Перед Собором встал вопрос о том, существует ли у духовенства возможность влиять на паству.

На первом же заседании председатель Отдела митрополит Владимир сказал:

Кто не знает, в каком упадке наша церковная дисциплина. Это обстоятельство находится в связи с царящим в церковной жизни безвластием. Понятие о церковной власти в народе туманное ‹…›. Но неужели в руках церковной власти нет никаких средств, при помощи которых она могла бы призвать ослушников к повиновению? Средства эти – епитимии, от самой малой до самой большой – отлучение от Церкви[171].

При принадлежности большинства населения к православию, Церковь, казалось бы, могла быть мощной организацией, способной противостоять разрушению государства и распаду общественного порядка. Однако стало очевидным, что Церковь, оказавшись без государственной поддержки, не обладает возможностью организации верующих, ни даже какими-либо средствами защиты духовенства, которое на глазах у членов Собора из привилегированного сословия, окруженного уважением народа, превращалось в гонимое и преследуемое. Уже в дни работы Собора стало ясно, что гонения принимают массовый характер, что убивают за саму принадлежность к духовному сословию. Парадокс, остро ощущавшийся современниками, состоял в том, что гонители Церкви еще вчера по всем документам сами являлись православными. Поэтому вопрос о членстве в Церкви приобретал неизвестную дотоле остроту.

Если начинался Собор с торжественных слов о том, что представляет собой многомиллионный православный русский народ, то на одном из последних заседаний Собора 31 августа 1918 г., епископ Симон (Шлеев)[172] сказал:

Когда мы ссылаемся на то, что за нами стоят миллионы православных людей, нам отвечают: «пугаете». С одной стороны, за нами 115 миллионов православного народа, – фраза, не сходившая с уст ораторов первых дней Собора и замолкшая теперь, – а с другой – мы сами не знаем, сколько с нами и за нас. По приезде на места мы должны отмежеваться от сомнительных и теснее сблизиться с верующим элементом своей паствы. Способ для сего может быть такой. В каждом приходе может быть установлена запись для тех, кто за Христа и Церковь. Эта запись может иметь и формальное, и психологическое значение[173].

Епископу вторил крестьянин из Олонецкой губернии А.И. Июдин: «Говорим, что за нами 110 миллионов православных. А может быть, только 10?»[174].

На том же заседании митрополит Арсений (Стадницкий)[175] признал:

У нас были только слова, а народ безмолвствует, он не сказал, что он носитель православия, что оно ему дорого, быть может, когда мы покажем пример, он пойдет за нами и поймет, что это его вера является гонимой, а не вера попов, что они должны защищать ее. Будем верить, что если будут исповедники и мученики, то сила исповедничества и мученичества выше гонения, будем верить, что сила гонений будет посрамлена[176].

Заслушанный на 5 заседании 4 октября 1917 г. доклад епископа Уфимского и Мензелинского Андрея (Ухтомского)[177] «О необходимости поднять церковную дисциплину» стал первым из тех, которые были вынесены на заседания Отдела. Докладчик резко критиковал безжизненность казенной дореволюционной церковности, сводившейся к исполнению указов и циркуляров, и призывал к обновлению прихода, укреплению братского общения, распространению «по возможности на все стороны церковной жизни» дисциплины, которая должна «приучить христианина всегда и везде всякое свое дело освящать мыслью о Боге и о Св‹ятой› Церкви»[178]. С расшатанностью церковной дисциплины и многими соблазнами со стороны «людей, недостойно носящих имя православного христианина», Уфимский епископ связывал неудачу православной миссии, развитие сектантства и отход от Церкви «лучших людей с наиболее чуткой совестью», формирование у мирян представления, что «Церковь – не наше дело»[179].

Особое значение придавал докладчик опыту старообрядчества:

Для нынешнего Собора необходимо руководиться при решении всех вопросов практикою древнерусской Церкви, сохранившеюся у старообрядцев. Старообрядческая дисциплина, как в отношении организации прихода, так и в отношении мирян к иерархии – сохранилась в полной мере, считаться с этой практикой необходимо и в интересах общецерковной экономии[180].

Ознакомительная версия.