книгу Ортеги-и-Гассета «Сущность исторических кризисов», а если возможно, то и предыдущую – «История как система», и потом «Британскую империю и США» X. Пфеффера?
Надеюсь скоро увидеться с вами снова.
С сердечным приветом
ваш благодарный Дитрих
ОТЧЕТ О ТЮРЕМНЫХ ПОРЯДКАХ
Необходимые формальности при поступлении были выполнены корректно. Первую ночь я провел в камере предварительного заключения; одеяла на койке издавали настолько отвратительный запах, что, несмотря на холод, я не мог ими укрываться. На следующее утро мне бросили в камеру кусок хлеба, так что я вынужден был взять его с пола. Кофе на четверть состоял из кофейной гущи. Снаружи до меня впервые донеслась яростная брань персонала в адрес подследственных, эту ругань я слышал с той поры ежедневно с утра до вечера. Когда мы вместе с другими новичками вышли на построение, один из тюремщиков обозвал нас бродягами и т. п. Каждому был задан вопрос о причине его ареста: когда же я заметил, что она мне неизвестна, тюремщик с издевательским смехом ответил: «Вы узнаете ее довольно скоро!» Прошло полгода, пока мне не был предъявлен ордер на арест. Когда я проходил разные канцелярии, некоторые унтер-офицеры, узнавшие о моей профессии, иногда хотели со мной немножко поговорить. Но им было указано, что со мной никто не имеет права вступать в разговор. Во время мытья передо мной вдруг вырос один унтер-офицер, не назвавший себя, и спросил, не знаком ли я с пастором Н. [4] Когда я ответил утвердительно, он воскликнул: «Это мой хороший друг», и снова исчез. Меня поместили в самую дальнюю камеру на верхнем этаже; на двери была табличка, запрещающая входить без особого разрешения. Мне сказали, что писать и получать письма пока запрещено, что я, в отличие от других арестантов, не буду выводиться на получасовую прогулку во двор, хотя в соответствии с тюремным уставом имею на это право. Я не получил ни газет, ни сигарет. Через 48 часов мне вернули мою Библию. Ее проверяли на предмет проноса пилок, бритв и т. п. В остальном в последующие двенадцать дней камера открывалась только во время раздачи еды и для выноса параши. Ни слова при этом не говорилось. Меня не информировали ни о причине, ни о продолжительности моего ареста. Насколько я понял из отдельных замечаний (впоследствии это подтвердилось), я был помещен в отделение самых тяжких преступлений, туда, где находились смертники со скованными руками и ногами.
В первую ночь в моей камере я почти не мог спать, поскольку заключенный в соседней камере громко рыдал несколько часов подряд, причем никто не обращал на это никакого внимания. Я тогда подумал, что такое, наверное, случается каждую ночь, но в течение последующих месяцев это повторилось лишь однажды.
Само́й тюремной жизни в эти первые дни, проведенные в полной изоляции, я не видел; только на основании почти беспрерывных криков тюремщиков я догадывался о том, что происходит. Главное впечатление, которое не изменилось вплоть до сегодняшнего дня, состоит в том, что с подследственным обращаются уже как с преступником и что для арестантов практически не имеется никакой возможности отстаивать свои права в случае беззаконного обращения. Впоследствии я много раз слышал разговоры тюремщиков, в которых они беззастенчиво рассказывали, что при подаче жалобы на плохое обращение или даже на побои (что, вообще говоря, строго запрещено) верят не арестантам, а только тюремщикам, кроме того, всегда находится приятель, который под присягой готов дать показания в пользу последних. Я узнал также о случаях, когда применялась такая практика.
Через двенадцать дней в тюрьме стало известно о моих родственных связях. Для меня лично это было большим облегчением, но, говоря объективно, мне было просто стыдно, как в этот миг все изменилось. Меня перевели в более просторную камеру, которая ежедневно убиралась служителем; при раздаче пищи мне предлагались большие порции, от чего я всегда отказывался, поскольку это делалось за счет порций других арестантов; капитан ежедневно выводил меня на прогулку, в результате чего персонал стал обращаться со мной с изысканной вежливостью, некоторые даже приходили извиняться: «Мы, мол, не знали» и т. п…Невыносимо!
Общий стиль обращения. Тон задают тюремщики, отличающиеся наиболее хамским и жестоким отношением к заключенным. Вся тюрьма оглашается грубейшими ругательствами, затрагивающими честь арестантов; у более мягких и справедливых тюремщиков это вызывает отвращение, но они ничего не могут поделать. Заключенные, которых впоследствии ждет оправдание, вынуждены, как преступники, в течение всего следствия сносить поношения; они абсолютно беззащитны, потому что жаловаться арестантам можно лишь в теории. Деньги, сигареты, посулы на будущее играют немаловажную роль. Маленький человек без связей и т. п. должен здесь все сносить. Те же люди, которые вымещают свою злобу на других узниках, встречают меня с заискивающей вежливостью. Все попытки завести с ними разумный разговор относительно обхождения с другими арестантами обречены на неудачу: они со всем соглашаются, но через час все идет по-прежнему. Должен сказать, что часть тюремных служащих обращается с заключенными спокойно, объективно и, как правило, дружелюбно, но в основном они занимают подчиненное положение.
Еда. Заключенный не может отделаться от впечатления, что положенный ему рацион выдается не полностью. Мяса, из которого якобы сварен суп, иногда просто и не заметно. Хлеб и колбаса режутся на очень неравные куски. При взвешивании порции колбасы, что я лично проделал, оказалось, что она весила 15 г вместо 25 г. Рабочие на кухне и унтер-офицеры, отряженные на кухню, становятся свидетелями огорчительных поступков. При общем числе заключенных 700 человек даже самая незначительная недодача дает колоссальные результаты. Мне доподлинно известно, что при пробе арестантской пищи в тарелку врачу или офицеру добавляют густого мясного или белого соуса. Поэтому одобрение арестантского питания не должно удивлять. Я знаю также, что мясо, предназначенное для заключенных, предварительно вываривается в котлах, в которых готовится пища для персонала, и т. д., и т. п. Случайное сравнение пищи арестантов и персонала поражает. Ниже всякой критики воскресные и праздничные обеды; они состоят из капустной похлебки, где нет ни жира, ни мяса, ни картофеля. В эти дни никаких проб не снимают. У меня не вызывает сомнения, что для молодых людей при длительном заключении питание совершенно недостаточное. Взвешивание заключенных не производится. Несмотря на то что здесь содержатся подследственные, да к тому же и солдаты, часть которых в случае их освобождения будет направлена непосредственно в войска, передача продуктов питания строго запрещена; об этом заключенных уведомляют, угрожая суровыми наказаниями. Еду, даже яйца и бутерброды, которые приносят заключенным посетители, не принимают, что сильно огорчает и посетителей, и узников. Вместе с тем армейские патрули, поставляющие арестованных,
