Все присутствующие с удивлением покачали головами.
— Но самое удивительное то, — продолжала тем временем баронесса,— что на пелене из льна отчетливо виден оттиск тела Господа нашего Иисуса Христа. Все тело Его изранено во время пути к месту казни.
— Значит, эта плащаница схожа с той пеленой, которой святая Вероника утерла лицо Иисуса, покрытое потом и кровью? — спросила старшая дочь баронессы Жанна.
— Да, именно так, — ответствовала баронесса,— только эта плащаница находится не так далеко от нас, а пелена святой Вероники далеко, хранится в Риме и выставляется на всеобщий показ крайне редко. Я надеюсь, что очень скоро мы сами сможем увидеть плащаницу в Лирее.
— Но где же тогда находилась все эти века удивительная пелена?— не скрывая скепсиса, спросил барон Жан-Пьер де Вуази.— И каким образом очутилась она в Лирее? И кто владеет ею?
— Святая плащаница,— объяснила баронесса, — принадлежит графу Жоффруа де Шарни. Откуда она у него, он предпочитает молчать. Или же отвечает, что пелену ему великодушно подарили. Вот только не говорит кто. Известно наверняка лишь одно: не так давно он писал письмо папе Клементу VI, в котором просил дозволения выставить плащаницу с отображением Господа нашего на людское обозрение. Папа тут же отправил из Авиньона в Лирей множество ученых мужей. Те проверили пелену, и вот плащаницу уже являют всем людям лирейским. Так что Лирей ныне сделался крупнейшим местом паломничества. Пилигримы со всех уголков Франции собираются в нем. Жоффруа де Шарни уже приказал чеканить памятные медали. Эти серебряные талеры изображают Иисуса, каким Его можно видеть на плащанице.
— Но отчего ж тогда не разъясняют, где граф держал до того эту плащаницу?— упрямо повторил свой вопрос Жан-Пьер де Вуази.
— Рассказывают,— произнесла баронесса,— что Жоффруа де Шарни получил пелену от францисканцев. А те обрели ее в свою очередь много десятилетий назад у одного из своих орденских братьев, некоего Гюго де Бульо.
— Гюго де Бульо?— прошептал барон Жан-Пьер де Вуази.— Да, я знал его в молодые мои годы... в Святой земле...— И проговорил уже во всеуслышание: — Все верно, сей фрадре Гюго тогда странствовал по всему миру, всюду разыскивая древние реликвии. И многое нашел он, особенно в Святой земле. Неужели же Гюго разыскал истинную плащаницу Иисуса?
— Так ты знал его? Беседовал с ним? — вскинулся Жеро, старший в семействе, пятнадцатилетний мальчик с зелеными глазами и рыжими кудрями.
— Да, беседовал...— задумчиво отозвался барон и смолк. Лицо его несколько омрачилось.
Баронесса продолжила свой рассказ:
— Неудивительно, что святая плащаница была отдана Гюго де Бульо и орденом францисканцев в Аирей. Граф Жоффруа де Шарни всегда покровительствовал ордену святого Франциска. А вот епископ Труа, Генри де Пуатье, отчего-то усомнился в подлинности реликвии. — Баронесса подалась вперед к своим слушателям.— Но на плащанице кровь, старая, древняя даже! И эта кровь бесценна, благодаря ей мы были спасены!
— А когда мы сможем увидеть плащаницу?— закричали дети баронессы.
— Весной, вероятно, ныне слишком холодно,— улыбнулась та.
— Фрадре Гюго де Бульо...— вновь прошептал Жан-Пьер де Вуази.— Неужели же он нашел плащаницу Иисуса?— И решительно произнес:— Я тоже отправляюсь с вами в Лирей...
— Но дедушка!— ахнула баронесса.— Это путешествие может стать погибельным для вас. Я боюсь, что вы не выдержите всех тягот пути!
— Дело решенное, я еду,— по голосу старца было ясно, что никаких возражений он не потерпит.— Я хочу увидеть лицо человека из Назарета — если, конечно, оно и в самом деле принадлежит ему...
В начале марта 1349 года семейство де Вуази отправилось в паломничество в Лирей.
Опираясь на плечо слуги, Жан-Пъер де Вуази вышел во двор замка. На нем был длиннополый темно-зеленый костюм пилигрима и плащ такого же цвета. Через левое плечо старика была перекинута кожаная сумка паломника, как то предписывали обычай и традиции: сума должна быть малой, а содержимое ее скудным, ибо в пути паломникам следует полагаться на милость Бога и возвращаться в родные края просветленными и освобожденными духовно и материально. Сума всегда должна быть открыта, дабы пилигрим мог добровольно жертвовать. В правой руке старый барон держал посох пилигрима — можно было не только защищаться им от волков, змей, одичавших собак и прочих врагов, но и использовать его как третью ногу.
Много было прозваний у тех, кто отправлялся в паломничество: пилигримов в Святую землю называли «пальмиери», так как в той земле они могли сорвать себе пальмовую ветвь. «Перегрини» назывались те, кто отправлялся к гробу святого апостола Иакова, потому что они и в самом деле странствовали по чужедальним краям, а не плыли на кораблях, как паломники в Палестину. «Ромеями» назывались странствующие в Рим.
«Ежели отправляешься ты в Иерусалим, неси пальмовую ветвь как символ твоего триумфа. Ежели отправился ты в Сантьяго к святому Иакову, то неси раковину как символ доброго твоего деяния», — говорила старая книжица паломников о специфических знаках, которыми пользовались пилигримы во время своих странствий. Один из таких знаков баронесса Матильда прикрепила на грудь старому де Вуази — экземпляр той самой медали с изображением плащаницы Лирейской, которую велел отчеканить граф Жоффруа де Шарни.
...На восьмой день своего паломничества еще затемно они приближались к желанной цели — Лирейскому собору.
Скромный свет ущербной луны и туман, стелющийся по земле, придавали окружающему их пейзажу— оголенным деревьям и пустым полям — вид несколько зловещий и диковатый. Небо в то утро, правда, было безоблачным, и, если повезет путникам, вскоре должно было появиться солнце.
То здесь, то там по дороге им встречались большие и маленькие группы пилигримов, пешком или в телегах тянущиеся к новому месту поклонения. Чем ближе становилась цель пути, тем более вырастало количество пилигримов, со всех сторон доносились конское ржание, скрип телег и карет. На большинстве верующих были бесформенные темные плащи.
Площадь в Лирее, в центре которой возвышался собор, была уже переполнена. Жану-Пьеру де Вуази и членам его семейства пришлось выйти из кареты и продвигаться далее пешком. Двое слуг помогали старику.
Церковь еще была закрыта. Между пилигримами, то негромко шепчущими молитвы, то столь же негромко беседующими друг с другом, пробежал высокий и очень худой молодой монах-францисканец в развевающейся сутане. Пронзительным, голосом он оповестил толпу, что храм Божий вскоре откроют и людей сразу же допустят.
— Именем Спасителя, мужи и жены, высокородные господа и нищие, грешники и праведники... — раздался внезапно над площадью голос приора собора.— Вы пришли в Лирейские владения, дабы увидеть Того, на Кого снизошел свет горний, Свет Света, Кто стал нашим Спасителем и Исцелителем от скверны. Мы верили в него и были спасены Его кровью. Но никогда до сих пор не могли мы и мечтать о том, чтобы узреть его божественно-человеческий облик, истинный облик его, не описанный в четырех святых Евангелиях... — приор чуть понизил голос, что еще более возбудило волнение в людях. А потом продолжил: — Однако настало время! Мы можем видеть облик Богочеловека. Скрываемый столько столетий, Христос оставил нам свое отображение на плащанице. И вы пришли, чтобы узреть нашего Господа и Спасителя уже сейчас, в земной своей юдоли. Вы жертвовали многим, дни и ночи проводили в молитвах, постились, чтобы подготовить себя к величайшим этим мгновениям. И вот все ближе ваша встреча с Господом Нашим в обличье человеческом, откройте же сердца ваши... Ибо нечто столь пугающе прекрасное заключено в том изображении...
