Не буду здесь говорить о влиянии роли отца Алексея на мое решение поступить в духовную семинарию. Об этом можно прочитать в разделе "Почему я перестал верить в бога". Пропущу также все то, что я писал в этой брошюре о своей учёбе в духовной семинарии, духовной академии и о работе в Саратовской духовной семинарии. Скажу только, что, порывая с религией, я глубоко продумал свой поступок, в том числе и в предвидении отношение советского окружения ко мне как бывшему клирику. Об этом в своей брошюре 53-летней давности я писал: "Если человек искренне пришел служить обществу, если слова, которые он открыто говорит людям, являются его глубоким убеждением, его сущностью, — то его не собьет с пути временное недоверие, которое вправе к нему питать общество. Человек рано или поздно добьется своей цели, если она отвечает интересам общества!"
С первых же дней моего разрыва с религией коммунисты и комсомольцы села, люди советской власти, большинство активных моих родственников приняли меня, скажем так, — недоброжелательно, а местная молодёжь — с насмешками.
По приезде в село, я на другой же день вышел на работу в колхоз. Приближалась уборочная кампания и дополнительные рабочие руки в колхозе были, ой как, нужны. Днем работал, а вечерами читал школьные учебники и готовился поступать в 9 класс Любашёвской заочной средней школы. Над моим намерением поступить в школу прямо-таки издевались. Как-то я пришел в сельский клуб на танцы. Один из моих дальних родственников, местный балагур Толя Воронецкий, увидев меня, взял в руки балалайку и запел сходу сочиненную им частушку:
Мой миленок учится,
Но что с него получится? —
Иль профессор? иль монах?
Или лётчик на волах?
За лето я подготовился к поступлению в школу. Экстерном сдал экзамены за девятый класс и в октябре был принят в 10 класс заочной средней школы. Выпускные экзамены по всем предметам сдал на 5 (Отлично), но положенной мне золотой медали не дали. Председатель экзаменационной комиссии, второй секретарь райкома партии Крыжановский на итоговом заседании экзаменаторов заявил: "Если вы этому попу Дулуману решили дать золотую медаль, то я не подпишу итоговых документов. Да и ни к чему ему золотая медаль. Его и с медалью, и без медали ни в какой вуз не примут".
Этот же секретарь РК КПУ достаточно поприжимал меня за прошедший год. Так, во время уборочной кампании я организовал тематический выпуск Полевого листа, в выпуске которого принимала участие работающая в поле молодёжь. Узнав об этом, тот же Крыжановский прислал в колхоз своего инструктора "разобраться". В результате меня устранили от работы в выпуске Полевого листа, который без меня прекратил свое существование.
С молодежью колхоза я взялся за постановку пьесы "Свадьба с приданным". Уяснили содержание и смысл пьесы, соизмерили со своими силами, распределили роли и принялись сначала за чтение, потом за изучение и предварительный проговор пьесы в лицах. Увидев все трудности сценического действия, я обратился в Отдел культуры исполкома за помощью. Но в помощи отказано. Тогда мы решили действовать на свой страх и риск. Но оказалось, для "выпуска пьесы на сцену" нужно разрешение того же Крыжановского. В результате наше театральное братство распалось.
В колхозе я работал, в основном, грузчиком и экспедитором зерна на элеватор, а помимо этого — "старшим, куда пошлют". После окончания полевых работ нужда в моих руках отпала, и я начал искать работу на стороне. Сначала в Любашёвке нашел работу почтальона. Договорились о зачислении, но на работе я пробыл всего один день. На другой день по разъяснению райкома партии Любашёвское почтовое отделение в моих услугах перестало нуждаться.
После этого я узнал, что на элеваторе нужны грузчики. Пошел в контору элеватора, но там райкомовские служащие мене упредили. Было ещё несколько таких же и по тем же причинам неудачных поисков работы. Я возмутился, пошел в райком комсомола, в райком партии и поскандалил. Возмущенным вернулся домой и написал письмо-жалобу на имя самого Сталина.
Лично моего письма Сталин, конечно, не читал, но его контора работала чётко. 4 марта 1953 года из Москвы к нам в район по моему письму приехало два представителя: один из ЦК партии, а другой из ЦК комсомола. 5 марта 1953 года я был уже в райкоме партии. Как только представились друг другу, включилось радио и началось сообщение о болезни Иосифа Виссарионовича Сталина. Сообщением все были оглушены. Дальнейший разговор о моем письме/жалобе стал неуместен. Представители из Москвы сразу же собрались и уехали…
Золотая медаль выпускника средней школы давала право его владельцу поступать в любой вуз без вступительных экзаменом, но я такой медали был лишён. Собрав нужные документы, я поехал в Москву поступать на философский факультет Московского университета имени М. В. Ломоносова. Там приняли документы, не вчитываясь в мою автобиографию, и выдали справку о допуске к вступительным экзаменам. Историю и география я сдал на "5". Третьим было сочинение по русской литературе. В заполненную аудитории на 150 человек я сел и начал писать. Входит молодой парень и обращается к аудитории: "Дулуман Евграф Каленьевич здесь присутствует?". Я объявился. Тот подошел ко мне и тихонько говорит мне на ухо. "Вас срочно должен видеть декан факультета. Выйдемте на минуточку".
Не приглашая меня присесть, декан философского факультета профессор Молодцов сразу приступил к делу:
— Дулуман? Вот Ваши документы. В нашей приёмной комиссии невнимательно просмотрели Вашу автобиографию. Наш философский факультет — факультет сугубо партийный. Вы не член партии. К тому же, оказывается, Вы учились в духовной семинарии и академии, Вы — кандидат богословия, инспектор и доцент Саратовской духовной семинарии. На философский факультет мы попов не принимаем. Заберите ваши документы.
В Московском университете начинались вступительные экзамены абитуриентов на месяц раньше, чем во всех остальных вузах СССР. Абитуриенты, которые сдали в МГУ все экзамены хотя бы на "3" (Удовлетворительно), не проходили по конкурсу, но имели потом право выбирать любой другой вуз страны и зачислялись студентами в них без повторных вступительных. Мне не дали возможности сдать все вступительные экзамены в МГУ, а значит — надо будет вновь, с самого начала, сдавать вступительные экзамены.
У меня еще в Саратове укрепилась мечта получить светское философское образование. А там будет видно. Философский факультет был и в Киевском государственном университете им. Шевченко, поэтому я поехал в Киев и сдал документы на философский факультет. История со вступлением в киевский университет повторилась несколько в ухудшенном виде. Здесь мою автобиографию заблаговременно прочитали, познакомили с ней всех заинтересованных лиц и приготовились к определенной встречи со мной. На экзамене по истории профессор Марченко спрашивал меня не в объёме программы и учебника средней школы, а требовал знания партийных документов по тому или иному вопросу. В результате возник спор. Я парировал тем, что так написано в учебнике. Он не поверил мне и потребовал показать соответствующее место в книге. Учебник был в моём портфеле на задних партах. С его разрешения я принес учебник, показал параграф и страницу соответствующего текста. Он прочитал раз, второй. А, задумавшись, произнес: "Да… Да… Плохо мы пишем учебники. Плохо пишем учебники…" И поставил мне оценку 4 (Хорошо).
На устном экзамене по русскому языку и литературе меня решили окончательно раздавить. Общеизвестно, что ученики хорошо, в целом, знают русскую литературу, но слабо знают и понимают грамматику. Здесь правила, исключения, чередования, склонения, залоги, согласования, обороты… Да черт ногу сломает во всей этой тягомотине! Но сталось так, что я в Саратовской семинарии читал русский язык — фактически учил семинаристов русскому языку — и русскую грамматику должен был учить сам, полюбил её. У меня в КГУ принимали экзамены по русскому языку и литературе одновременно три человека. В аудитории готовились к сдаче экзамена где-то 5–8 абитуриентов. Дошла очередь до меня. Я поднял руку. "Ваша фамилия?" — спросил преподаватель. "Дулуман", — ответил я. "Минуточку подождите". Вызывавший меня преподаватель подождал, пока два его коллеги разберутся каждый со своим опрашиваемы абитуриентом, позвал их к себе за общий стол и только тогда пригласил меня. Первый вопрос у меня был о патриотической лирике Маяковского. Второй — о литературном творчестве русских революционных демократов. Я любил и сейчас люблю творчество Маяковского. Преподавателям я с воодушевлением сыпал цитатами. Ведущий прервал меня, сказав, что это мне попался легкий и незначительный вопрос. В ответе на второй вопрос я сосредоточился на анализе романа Чернышевского "Что делать". Меня тоже не дослушали до конца и зачитали третий вопрос о степени сравнения прилагательных. Поскольку все три преподаватели были специалистами по грамматике, то мои ответы они встретили во всеоружии. Так, когда я сказал, что в художественной литературе по степени сравнения могут изменяться не только качественные, но и относительные прилагательные, например, — "каменный — каменней", один из преподавателей принуждённо засмеялся и произнес:
