тюремного бытия, пережитого и глубоко прочувствованного, в которой самые сокровенные моменты личной жизни и катастрофические события в мире осмысляются в единстве, – в поразительном единстве, свидетельствующем о высоком духе и чутком сердце. Все это подытоживается в потрясающем выводе, приведенном в кратком письме от 21 июля 1944 г. и «Этапах пути к свободе», когда он получил известие о неудавшемся покушении 20 июля и осознал, что его ждет неминуемый конец. Несмотря на колоссальное потрясение от провала этого предприятия, <в письмах> прорывается мысль об ответственности за общество (fьr das цffentliche), чтобы с несломленной новой ответственностью переносить последствия <неудачи заговора> и удвоившиеся страдания. Позднейшие эпохи смогут лучше осознать, что эта вторая ответственность еще раз оправдала первую, наложив на нее печать неразрушимого наследия. Это наследие может пребывать в забвении. Но оно не пропадет.
В тюрьме на Принц-Альбрехтштрассе контактов <с внешним миром> было мало. От переменчивого всевластия комиссаров зависело, пропускать ли из тюрьмы весточки <родным и друзьям> и просьбы о жизненно важных вещах и допускать ли передачу писем заключенному. Однажды родственники узнали, что Дитрих исчез. Гестапо не давало никаких объяснений о том, куда его перевели. Это произошло в феврале. Лишь летом 1945 г., уже после катастрофы, стал для нас известен этот путь: Бухенвальд – Шёнберг – Флоссенбюрг. Так постепенно рассеивался мрак, окружавший конец Бонхёффера 9 апреля 1945 г.
Фрагментам писем и работам Бонхёффера, над которыми он трудился в заключении, предпослана заметка «Десять лет спустя», написанная на рубеже 1942/1943 гг. и задуманная как рождественский подарок друзьям. Уже тогда доходили предостережения, адресованные в первую очередь Хансу фон Донаньи, о том, что Имперская служба безопасности требует ареста и собирает обвинительный материал. Этот текст сохранился несмотря на обыски и бомбардировки, он был спрятан между черепицами и стропилами на крыше: это еще одно свидетельство о том духе, руководствуясь которым люди тогда действовали, а также переносили страдания.
Август 1951 г.
Эберхард Бетге
СОПРОТИВЛЕНИЕ И ПОКОРНОСТЬ
В жизни каждого человека десять лет – это большой срок. Время – самое драгоценное (ибо невосполнимое) наше достояние, а потому всякий раз, когда мы оглядываемся назад, нас так гнетет мысль о потерянном времени. Потерянным я назвал бы то время, в котором мы не жили как люди, не собирали опыт, не учились, не созидали, не наслаждались и не страдали. Потерянное время – незаполненное, пустое время. Прошедшие годы, конечно, такими не были. Многое, неизмеримо многое было утрачено, но времени мы не теряли. Надо признать, что знания и опыт, осознаваемые впоследствии, являются лишь абстракциями реальности, самой прожитой жизни. Но если способность к забвению можно, пожалуй, назвать благодатным даром, то память, повторение воспринятого, нужно отнести к ответственной жизни. На следующих страницах я попытаюсь подвести итог тому, что накоплено нами за это время, нашему совместному опыту и знаниям; это не личные переживания, не систематическое изложение, не полемика и отвлеченные теории, а те выводы о человеческой природе, к которым пришли сообща, в кругу единомышленников, изложенные без обдуманного порядка и связанные лишь конкретным опытом; ничего нового здесь нет, все, разумеется, давно известное в прошлом, но для того нам данное, чтобы мы заново пережили и познали его. Невозможно писать об этих вещах, не вкладывая в каждое слово чувства благодарности за испытанную и сохраненную в эти годы общность духа и жизни.
Без почвы под ногами
Знала ли история людей, которые не имели в жизни почвы под ногами, которым все доступные альтернативы современности представлялись равно невыносимыми, чуждыми жизни, бессмысленными, которые искали источник силы по ту сторону всех соблазнов текущего момента, всецело погружаясь в прошлое или будущее, и которые – я не стал бы называть их мечтателями – с таким спокойствием и уверенностью могли ожидать осуществления их дела, – как мы? Или же: отличались ли чувства мыслящих, сознающих свою ответственность людей одного поколения накануне какого-нибудь великого исторического поворота от наших сегодняшних чувств, именно потому, что на глазах рождалось нечто поистине новое, чего нельзя было ожидать от альтернатив сегодняшнего дня?
Кто устоит?
Грандиозный маскарад зла смешал все этические понятия. То, что зло является под видом света, благодеяния, исторической необходимости, социальной справедливости, вконец запутывает тех, кто исходит из унаследованного комплекса этических понятий; для христианина же, опирающегося на Библию, это подтверждает бесконечное коварство зла.
Не вызывает сомнений поражение «разумных», с лучшими намерениями и наивным непониманием действительности пребывающих в уверенности, что толикой разума они способны вправить вывихнутый сустав. Близорукие, они хотят отдать справедливость всем сторонам и, ничего не достигнув, гибнут между молотом и наковальней противоборствующих сил. Разочарованные неразумностью мира, понимая, что обречены на бесплодие, они с тоской отходят в сторону или без сопротивления делаются добычей сильнейшего.
Еще трагичней крах всякого этического фанатизма. Чистоту принципа фанатик мнит достаточной, чтобы противопоставить ее силе зла. Но подобно быку он поражает красную тряпицу вместо человека, размахивающего ею, бессмысленно расточает силы и гибнет. Он запутывается в несущественном и попадает в силки более умного соперника.
Человек с совестью в одиночку противится давлению вынужденной ситуации, требующей решения. Но масштабы конфликтов, в которых он принужден сделать выбор, имея единственным советчиком и опорой свою совесть, раздирают его. Бесчисленные благопристойные и соблазнительные одеяния, в которые рядится зло, подбираясь к нему, лишают его совесть уверенности, вселяют в нее робость, пока в конце концов он не приходит к выводу, что можно довольствоваться оправдывающей (не обвиняющей) совестью, пока он, чтобы не впасть в отчаяние, не начинает обманывать свою совесть; ибо человек, единственная опора которого – совесть, не в состоянии понять, что злая совесть может быть полезнее и сильнее, чем совесть обманутая.
Надежным путем, способным вывести из чащи всевозможных решений, представляется исполнение долга. При этом приказ воспринимается как нечто абсолютно достоверное; ответственность же за приказ несет тот, кто отдал его, а не исполнитель. Но человек, ограниченный рамками долга, никогда не отважится совершить поступок на свой страх и риск, а ведь только такой поступок способен поразить зло в самое сердце и преодолеть его. Человек долга в конечном итоге будет вынужден выполнить свой долг и по отношению к черту.
Но тот, кто, пользуясь своей свободой в мире, попытается не ударить в грязь лицом, кто необходимое дело ставит выше незапятнанности своей совести и репутации, кто готов принести бесплодный принцип в жертву плодотворному компромиссу или бесполезную мудрость середины продуктивному радикализму, тот должен остерегаться, как бы его свобода не сыграла с ним злую шутку. Он дает согласие на дурное, чтобы предупредить худшее, и не
