на нас впечатления и заставить устыдиться нашего «решительного неверия в истинность поэзии». Разве апологет не замечает, что критика раздражают не эти гимны, не то, что они вложены в уста людей в контексте этой священной предыстории Евангелия? Странно, что его недовольство возникает только тогда, когда сухой апологет выходит вперед и утверждает, что в эмпирической реальности Мария и Елизавета тоже приветствовали бы друг друга подобным образом? В частности, этот гимн Марии, даже если его основная мысль дословно заимствована из ветхозаветного хвалебного гимна Анны, прекрасен и достойно воспевает перелом всех мировых отношений, совершившийся через Иисуса. Поэтому мы не потому обижаемся на этот гимн, что он не принадлежит Марии, а, наоборот, в силу высокого значения искусства, которое никогда, как считает Ланге, «не производится непосредственно усиленной жизнью», но формируется из жизни после долгого собирания духа. Благоразумие, намерение, свободная воля и художественное спокойствие порождают гимны, и именно благоразумие писателя создало этот гимн Марии. Художественный талант евангелиста также обнаружил, что ветхозаветный стих соответствует изображаемой им ситуации, и с этой точки зрения переработал его в гимн Марии. И сработал удачно. Отдельные фразы, конечно, не оригинальны, но именно целостная позиция ветхозаветного стихотворения, поднятого на такую высоту, где значение его иронии стало безграничным. Но даже в этом смысле, признавая оригинальность, стихотворение всегда остается произведением писателя. Даже самая насыщенная событиями жизнь не может привести к тому, чтобы два вновь встретившихся родственника с первого взгляда приветствовали друг друга песнями. Все разговоры об «обыденности» отношения и т. п. бесполезны, пусты, не выдерживают критики и только оскорбляют искусство, его достоинство и подлинное происхождение.
Основная тенденция изображения Луки, говорит Штраус, — «прославить Иисуса, так что Креститель как можно раньше получает отношение к нему, но в отношениях разлада: эта цель не могла быть достигнута лучше, чем если бы не только сыновья, но уже и матери были сведены вместе по отношению к сыновьям, то есть во время их беременности, и здесь произошло нечто, подходящее для того, чтобы изобразить прежние отношения этих двух людей в значительном виде». Религиозный взгляд, однако, когда он пытается изобразить нечто подобное только что рассмотренному, уже не ограничивается порывом прославить свой объект; он уже считает его единственно славным, и целью, приводящей его в движение, может быть только осмысление положения Господа в истории или детальное рассмотрение Его приоритета, который закреплен за ней. Особенно в этом отношении их должно было занимать отношение Иисуса к Иоанну Крестителю. Мысленно мы понимаем отношения исторической соподчиненности так, что говорим: низшее в истории не обусловлено лично высшим, даже если последнее следует за ним, но постольку, поскольку идея развила свое истинное значение в более позднем, и это развитие было, собственно, тем, что пробудило, побудило и воодушевило более раннее. Религиозное видение может представить эту связь только в личной форме, что оно лично сводит раннего и позднего, ставит последнего уже под влияние первого, но оно должно сохранить тайну этой связи или то обстоятельство, что она существует только сама по себе, и теперь сводит обоих людей вместе в то время, когда они еще не отошли от своей исторической независимости. Встреча двух людей переносится теперь на время беременности матерей и задумывается таким образом, что Креститель радостно возбуждается приходом матери Мессии. Из его восторга для религиозного мировоззрения становится ясно, что он по сути своей обусловлен тем большим, который должен появиться после него, и что его приход обусловлен близостью Господа.
Когда существенные части сообщения отходят к религиозному мировоззрению в целом и к сознанию писателя, та же участь постигает и два определения: что Мария и Елизавета — родственницы и что Креститель старше Иисуса на полгода. Ибо родство обеих женщин служит только для того, чтобы передать посещение Марии; оно не имеет никакой другой цели, и не нужно приписывать евангелисту намерение, что он таким образом втягивает Марию в родство со священнической семьей, чтобы Иисус принадлежал к дому, в котором соединились царское и священническое поколения. Когда он думает о родстве Марии с Елизаветой, он не задумывается дальше этого визита. Однако Креститель должен был быть старше Иисуса по крайней мере на шесть месяцев, а беременность Елизаветы — по крайней мере на столько же, сколько визит матери Мессии к жене священника, чтобы этот префигуративный факт был возможен в какой-то степени.
В первой половине своего повествования о рождении Иисуса Лука представляет себе Мессию и грядущее с ним спасение в его соприкосновении с прошлым, в той мере, в какой это прошлое ушло в священство и пробудилось к новой жизни в доме по божественному всемогуществу, а также по предвидению самого Мессии. Как мы уже видели, Мессия воздействовал на прошлое либо только в той мере, в какой его появление было предопределено Божественным советом — чтобы к его приходу народ был подготовлен, в семье священника родился Предтеча, — либо еще до его рождения, он уже способен пробудить зародыши прошлого, «духовные образования, лежащие в лоне духа мира или народа», через близость своего появления — близость его матери наполняет восторгом Крестителя в лоне Елизаветы.
После рождения Мессии уместно и возможно расширить свою образцовую действенность и воздействовать на мир, который принадлежит ему и подготовлен к его приему, в большей степени через сияние своей личности, чтобы привлечь его и дать ему понять о своем приходе. Поскольку он еще ребенок, его влияние на мир еще не может быть общим, оно затрагивает лишь отдельные моменты, но эти моменты показательны и в основном имеют общее значение. В ночь, когда Он родился, ангелы возвестили пастухам, дежурившим на поле близ Вифлеема, что сегодня у них родился Спаситель. Пастухи, следуя указаниям ангелов, отправились в город Давида и нашли новорожденного Мессию.
Когда наступило время законного очищения, родители отправились с Младенцем в Иерусалим, чтобы представить Его Господу в храме и принести положенную жертву. В тот час, когда они вошли в храм, Дух привел туда благочестивого старца Симеона, который ожидал искупления Израиля и которому было открыто, что он не увидит смерти, пока не увидит Помазанника Господня, Он признает в Младенце Иисусе Искупителя Израиля и всех народов, но при этом говорит Пресвятой Матери, что Ее душа будет разрываться от боли, если Она увидит, что неизбежно произойдет, как против Мессии восстанет противодействие нечестивых. В тот же час явилась Анна-пророчица, она тоже исповедовала Господа и несла весть о спасении всем в Иерусалиме, кто ждал
