Ознакомительная версия.
«Именно здесь, в квартале, протекала жизнь горожанина Оттоманской империи.
Это был свой замкнутый мир. В каждом квартале были свои кофейни, своя школа, свои фонтаны, где бедняки брали воду, своя команда пожарных, свои знахари и богадельни, свои водовозы и юродивые, свои богомольцы и вольнодумцы, богачи и бедняки, нищие и аристократы и, наконец, свой староста… Стражники блюли общественный порядок…
Собственно говоря, квартал был религиозной общиной, объединявшейся вокруг мечети, где пастырь правоверных – имам – читал проповедина злобу дня и по поводу религиозных праздников, объявлял и растолковывал фетвы – указы главы мусульманского духовенства империи Шейха уль-Ислам. Квартал принимал участие в сиротах, заботился о приданом для бедных невест и о мужьях для перезрелых, собирал вспомоществования и увещевал провинившихся.
Но тот же квартал превращался в ад для тех, кто нарушалпатриархальный кодекс чести и морали…
Высшим светским авторитетом в квартале был паша – проживавший в квартале высший градский или военный сановник. Его связи в придворных верхах, его состояние и положениеделали мнение паши непререкаемым. Но он также был связан патриархальной моралью и для поддержания своего веса обязан был принимать участие в делах квартала как деньгами и советами, так и заступничеством перед сильными мира сего»[191].
Таким образом, функционирование махалли обеспечивалось стабильной верхушкой, которая контролировала как чисто религиозные функции, так и объекты инфраструктуры в лице вакуфной собственности. Примерно также махалли Бухары патронировались чиновниками эмирского двора[192]. Поэтому классические стабильные махалли Бухары или Стамбула, городов и селений мусульманских государств былидалеки от российской действительности.
Сомнительно, что мусульмане Волго-Уральского региона могли сохранить память о городских махаллях периода независимости, но у них перед глазами был пример городов Оттоманской империи, Северного Кавказа и прежде всего Бухары. Однако и сельская махалля до второй половины XIX в. не была стабильным институтом. Соответственно махалля превратилась в чисто сельскую структуру, если не говорить о махаллях в самой Казани и Касимове. Следует отметить, что и в Волго-Уральском регионе традиционным центром махалли была мечеть.
Существовали два ключевых обстоятельства, угрожавшие существованию саморегулирующейся и находящейся на одном месте махалли. Во-первых, это атмосфера всеобщей нестабильности в Волго-Уральском регионе, берущая начало в эпохе распада Золотой Орды. Не случайно вся татарская историография – от конца XVIII в. до первой четверти XX в. (т. е. от Хисаметдина Муслими до Газиза Губайдуллина) – не дает высоких оценок периоду от поражений, нанесенных золотоордынскому хану Тохтамышу Тамерланом в 1390-е гг., до падения Казанского ханства в 1552 г. В этом отношении наблюдается редкое концептуальное единодушие и авторов агиографических сочинений, и рационалиста Шигабетдина Марджани, и сторонника европейской либеральной историографии в лице Юсуфа Акчуры, и социалиста Хади Атласи, и формально марксиста Газиза Губайдуллина (реально испытавшего влияние ранних «анналистов»). После 1550-х гг. Волго-Уральский регион неоднократно становился ареной самых разных восстаний. В Среднем Поволжье определенная стабилизация была достигнута после Смуты начала XVII века. Однако общее недовольство населения проявило себя в ходе восстаний Степана Разина, восстаний 1708–1709 гг. и, наконец, Пугачевского восстания 1773–1775 гг. В Заволжье и на Южном Урале три первые четверти XVIII в. – это период непрекращающихся восстаний, конец которым также подводит Пугачевщина. Население здесь постоянно находилось под угрозой сгона с земель, переселения или гибели. Во-вторых, с 1550-х гг. ведется политика переселений и выдавливания тюркского оседлого большинства из собственно Поволжья, сопровождавшаяся рядом волн насильственного крещения, особенно усилившихся в связи с деятельностью Конторы новокрещенских дел в 1740 – первой половине 1750-х гг., когда было уничтожено 418 из 536 мечетей Поволжья. В результате мечети периодически разрушались, а сами мусульмане были вынужденыменять место жительства. Причем модернизация и европеизация двух первых третей XVIII в. оборачивалась еще бóльшим бесправием мусульман. Классическим примером нестабильности в территориальной локализации махаллей является пример мусульманской общины Казани, вынужденной после пожара 1749 г. сменить свой район проживания, так как не была дана возможность восстановить мечети и соответственно махалли[193]. Формальное разрешение на строительство двух мечетей в Казани, данное по Указу Сената в 1744 г., не было реализовано на деле[194].
Даже Татарские слободы Казани и Каргалы коренным образом отличались по своей структуре от мусульманских городских центров. Здесь неизбежно возникают два вопроса: кто будет сильным человеком махалли, защищающим ее интересы и на какие средства будет функционировать махалля? Вопрос второй – об инфраструктуре махалли – по причине отсутствия вакфов как института в округе ОМДС так и не получит принципиального решения. При этом, даже при наличии вакфа, он находился в руках мутаваллия, так как по закону существование приходских попечительств при мечетях не предусматривалось. В 1912 г. ОМДС разъяснило, что управление может осуществляться отдельными мутаваллиями, но не приходским попечительством[195].
Вопрос о лидерах махалли также достаточно сложен. Татарские слободы обладали только правом контроля над экономической жизнью, и их организация носила сугубо добровольный характер. Эта организация, в отсутствие национальной бюрократии и имущественной базы духовенства, фактически предоставлял буржуазии неоспоримое первенство в городских общинах. К тому же, если буржуазия имела единый орган в слободах в лице Ратуш, то духовенство образовывало фактически изолированные махалли, формально объединенные властью ахуна. Полномочия ахуна были совершенно иными, чем у кади. Пример ахуна Ш. Марджани показывает, что даже он не сумел добиться никаких значительных изменений на данном посту.
Мы должны говорить о тысячах приходов, разбросанных на территории миллионов квадратных километров на протяжении полутора веков, приведших часть российского общества, включая часть мусульман региона, от средневекового к индустриальному миру. При этом историческое ядро можно выделить как первую карту Идель-Урала, площадью более 400 тыс. кв. км, охватывающую территории от Сергача до Красноуфимска и от Казани до Оренбурга. Существуют истории деревень, но они весьма немногочисленны и принадлежат непрофессиональным специалистам. Только в одном научном исследовании анализ дан на основе современных методик. К несчастью, оно касается территории в самарском Заволжье, связанной с миром кочевой казахской цивилизации со смешанным этническим составом[196]. В аналогичной ситуации Фернан Бродель использовал работы, посвященные местным краям и общинам Франции[197], но я лишен такой возможности, поэтому придется остановиться на некоторых моделях. Моя задача осложняется также слабой сохранностью местных архивов и недостаточной представленностью в них интересующих меня сюжетов. В первой половине XVII в. на Нижегородчине абызы были представлены, по крайней мере частично, сословием служилых татар, то есть феодалов[198]. Однако в 1710-е гг. в Поволжье перестал существовать класс татарских мусульманских феодалов. В результате среди мусульман региона возникло состояние вакуума власти. Это положение было изменено Екатериной II, создавшей привилегированные группы татарского общества: дворянство (в Приуралье), духовенство и буржуазию. Однако только буржуазия обладала необходимыми финансовыми возможностями и структурами для руководства жизнью нации в лице органов самоуправления в Казани и Каргале. Вместе с тем вначале были возможны два варианта, иллюстрацией которых является судьба двух каменных мечетей Казани, разрешенных к строительству в 1767 г. Екатериной II. Ш. Марджани особо указывает, что со времен Казанского ханства и мечети вместе с медресе «Кул-Шариф» в городе не было стабильной мечети. В случае Первой мечети (затем «Юнусовской», ныне «аль-Марджани») строительство велось на деньги группы имамов, занимавшихся бизнесом, и буржуазии[199]. Вторая мечеть (будущая «Апанаевская») строилась на деньги первого председателя Казанской татарской ратуши Якуба б. Султангали[200]. Однако его род вскоре прервался. Соответственно мечети стали известны по именам патронирующих их родов как «Юнусовская» и «Апанаевская». Ш. Марджани в 1880-е гг. считал этот процесс ненормальным, но до его реформ все городские медресе находились под патронажем одного конкретного бая, фактического хозяина махалли, который вмешивался и в их внутреннюю жизнь.
Ознакомительная версия.
