Все было по сложившемуся в то время трафарету: зал, битком набитый людьми, выделанно суровые лица судей, представители прокуратуры с картинно-революционной внешностью (нарочитые простые френчи, подпоясанные ремнем) и фигуры старых, буржуазных адвокатов, точно пришедших сюда прямо из старого Петербурга, совершающих (при зевоте судей) глубокомысленные экскурсы в область психологии. В процессе петроградских церковников «в качестве обвинителя» выступал приехавший из Москвы Красиков, главным защитником был старая петербургская знаменитость Бобрищев-Пушкин. На скамье подсудимых сидело несколько десятков человек; состав подсудимых поражал своей разношерстностью еще более, чем на таком же процессе в Москве. Казалось, ничто в мире не могло бы соединить столь различных людей. Наряду с двумя владыками — митрополитом Петроградским Вениамином и епископом Ладожским Венедиктом (Плотниковым) — на скамье подсудимых находились настоятели Исаакиевского собора протоиерей Л.Богоявленский, Казанского собора — Н.К.Чуков (впоследствии митрополит Ленинградский Григорий), Измайловского собора — о. Чельцов, Троице-Сергиева подворья — архимандрит Сергий (бывший член Государственной Думы от фракции националистов Шеин), благочинный Бычков — цвет петроградского духовенства; далее следует упомянуть крупных представителей петроградской интеллигенции: профессора уголовного права Новицкого (председателя правления православных приходов), бывшего петербургского присяжного поверенного Ковшарова, проф. Военно-юридической академии Огнева и др. — и рядом с ними церковная мелкота — консисторские чиновники и канцеляристы. На месте защиты — рядом с почтеннейшим Бобрищевым-Пушкияым — восседал А.И.Введенский, который еще в своей знаменитой речи в Таврическом дворце публично объявил, что он берет на себя защиту митрополита Вениамина; он также просил отдать ему на поруки митрополита, но ему в этом было отказано. Удалось взять на поруки лишь престарелого протопресвитера Дернова.
— Я думал, — рассказывал впоследствии А.И.Введенский, — построить защиту на психологическом анализе характера митрополита; трудно было представить себе более некомпетентного в политике человека, чем митрополит. Вот я и хотел изобразить трагедию благочестивого, доброго монаха, которым вертели, как хотели, церковники, и думаю, что защитил бы — да вот не пришлось…
Действительно, А.И.Введенскому не пришлось выступить на этом процессе, хотя его речь была бы, вероятно, очень эффектна; однако эффект, который он произвел после первого заседания, превзошел все ожидания. Когда публика спускалась с лестницы, внизу, около дверей, раздался истошный крик и звук падающего тела — это упал с окровавленной головой А.И.Введенский, в которого был брошен какой-то женщиной огромный булыжник; пострадавшего священника увезли в карете скорой помощи, а задержанная женщина оказалась экзальтированной богомолкой. На все вопросы она отвечала, что Введенский — дьявол. Этот случайный инцидент произвел большое впечатление: в журнале «Живая Церковь» была напечатана статья В.Д.Красницкого: «Первомученик живой церкви». Покушение на жизнь А.И.Введенского характеризовалось как акт террора со стороны старой церкви, и, вероятно, это злосчастное покушение значительно усугубило приговор, вынесенный обвиняемым на процессе.
Процесс происходил в накаленной атмосфере — к его концу в качестве свидетелей допрашивались вожди «Живой Церкви»: А. И. Боярский, давший сдержанные показания и избегавший касаться роли отдельных лиц в деле сопротивления изъятию церковных ценностей, и В.Д.Красницкий, использовавший положение свидетеля для произнесения большой речи (суд его не прерывал.), в которой он пропагандировал «Живую Церковь» и обрушивался на контрреволюционное духовенство.
4 июля 1922 года суд удалился на совещание. Через 23 часа, 5 июля, был вынесен приговор, согласно которому митрополит Вениамин, епископ Венедикт, архимандрит Сергий, протоиереи: Н.Чуков, Чельцов, Богоявленский, Бычков, профессора Новицкий и Огнев, присяжный поверенный Ковшаров — всего 10 человек — были приговорены к расстрелу; остальные обвиняемые присуждались к различным срокам наказания [16].
Здесь бы хотелось поставить точку. К сожалению, мы не можем этого сделать: нам предстоит рассказать еще об одном ужасном факте, по поводу которого можно сказать словами Гамлета: «Страшно! За человека страшно мне».
На другой день после того, как были вынесены в Петрограде смертельные приговоры, Высшее Церковное Управление приняло следующее позорное постановление, которое легло отвратительным несмываемым пятном на все обновленческое движение:
«ВЦУ, выслушав приговор Петроградского Ревтрибунала о бывшем петроградском митрополите Вениамине и других вместе с ним обвиняемых священнослужителях и мирянах Петроградской епархии, постановило:
1) бывшего петроградского митрополита Вениамина (Казанского), изобличенного в измене своему архипастырскому долгу — в том, что авторитетом своего архиерейского сана он участвовал во враждебных действиях, направленных против умирающего от голода народа, и своими воззваниями волновал пасомых, доверившихся его архиерейскому слову, от чего создавались мятежи и уличные столкновения и, пользуясь своим иерархическим положением, фальсифицируя канонические правила церкви, требовал действий, нарушающих христианский долг помощи, и тем привел к осуждению и тюремному заключению целый ряд подчиненных ему священнослужителей и мирян, лишить священного сана и монашества» (Живая Церковь, 1922, № 5–6, с. 12).
Этим же постановлением лишались сана все другие осужденные на смерть священнослужители, а приговоренные к расстрелу миряне отлучались от церкви. Трудно подыскать в истории другой пример столь ярко выраженной человеческой подлости. В то же время про это чудовищное постановление можно сказать словами Талейрана: «Это было хуже, чем преступление, — это была ошибка».
Даже самый страшный враг обновленческого движения не мог бы придумать ничего, что в такой степени оттолкнуло бы от обновленчества широкие массы. «Я вас видеть не могу, на вас кровь митрополита Вениамина, если вы дружите с обновленцами», — возбужденно говорила одному из авторов очень религиозная женщина, когда он семнадцатилетним юношей, увлекшись проповедями А.И.Введенского, стал приверженцем обновленческого раскола.
Кто, однако, несет ответственность за это постановление? В журнале «Живая Церковь» это постановление напечатано без подписи. Однако на той же странице помещено ходатайство ВЦУ о помиловании осужденных по петроградскому процессу, принятое в том же заседании. Это ходатайство подписано следующими лицами: епископами Антонином и Леонидом, епископом Иоанном, В. Красницким, протоиереями М.Поликарповым и К.Мещерским, управляющим делами прот. Е.Белковым. Нет ни малейшего сомнения в том, что инициатором постановления был В.Д.Красницкий. Возникает вопрос, почему же это постановление появилось без подписей? И тут мы берем на себя смелость высказать одно предположение, конечно, отнюдь не навязывая его нашим читателям. Председателем ВЦУ был в это время епископ Антонин Грановский, совершенно оттеснивший от руководства епископа Леонида. Позиция Антонина в этот период хорошо известна: он с самого начала резко выступал против Красницкого и его методов, отказываясь подписывать многие документы, продиктованные Красницким, — весьма возможно, что он отказался подписать и это постановление. В настоящее время [в 1960 г.] в Москве есть человек, который мог бы пролить свет на все обстоятельства, при которых это постановление было принято. Таким человеком является некий Константин Мещерский [умер в 1968 г.], которого считают протоиереем, служащий в храме Всех Святых в Москве на Ленинградском проспекте. Это единственный оставшийся в живых участник этого зловещего заседания ВЦУ 6 июля 1922 года. От него, однако, трудно ожидать, чтобы он рассказал правду. Дело в том, что Константин Мещерский, носящий маску протоиерея, является на самом деле отъявленным провокатором, на совести которого немало жертв. Так, например, во времена Берии благодаря его ложным доносам был арестован и почти отбыл десятилетний срок наказания московский врач Александр Петрович Попов, впоследствии полностью реабилитированный, а также целый ряд других лиц.
