Б. Паскаль говорил, что у сердца есть иная логика, отличная от логики познающего ума. Этот же самый чудный Паскаль говорил, что Бог приходит к человеку не как Бог философов и ученых, а как Бог Авраама, Исаака и Иакова.
Люди, подобные Паскалю, драгоценны. Они нужны хотя бы для того, чтобы выбить картонную шпагу у спорщика-атеиста, когда тот мотивирует свое неверие банальным выпадом «наука доказала». Какая наука? Что доказала? Паскалю вот не доказала. Более того, Паскаль при помощи математической вероятности доказал необходимость веры во Христа. Если смысл жизни состоит в стремлении к благу и бегстве от страданий и если наука призвана обеспечить или приблизить человеческое счастье, то верить во Христа разумно и необходимо, а не верить в него – безумно и опасно. Смотрите сами.
Допустим, верующий человек ошибся. Что же он потерял? Ничего. Он жил, подобно прочим людям, ел, пил, работал, отдыхал. Он только старался соблюдать нравственный закон, за что его, возможно, уважали окружающие. Потом он умер, и – все. То есть в случае, если он ошибся. Он распался на первоэлементы, и, как говаривал О. Хаям, «Эти горсти песка под ногами у нас / Были прежде зрачками пленительных глаз».
Но что будет, если он не ошибся? Тогда его ожидает слава, Царство, содружество ангелов, знакомство с лучшими людьми мира, лицезрение Христа, ликование, мир души.
Теперь взглянем на человека неверующего. Что выиграл он, проведя в жизнь последовательно свое мировоззрение? Он не мучил себя постами и посещением долгих служб. На грехи, совершенные плотью, смотрел как на закон природы. Он не хотел смиряться перед Богом, более того, хотел гордиться славным именем человека. Но смиряться приходилось перед начальниками и перед обстоятельствами жизни. Великих дел, конечно, не совершил, но пожил в свое удовольствие. Правда, и оно, удовольствие, было изменчивым. Болезни и возраст, несовпадение желаемого и действительного, бытовые конфликты отравили большую часть возможного счастья. Но в атеизме своем человек остался тверд. И вот теперь он умер, чтобы исчезнуть. Как же он удивится, когда исчезновение убежит от него, а краски мира, наоборот, станут ярче! Что он выиграл бы, исчезнув? Ничего. Он не только не выиграл бы ничего в сравнении с верующим человеком, но даже в сравнении с домашней собакой он бы тоже ничего не выиграл, а скорее бы проиграл.
А вот потеря его (в случае, если он не прав) окажется большей, чем вынести возможно. Потеря будет такова, что невольно возопишь от отчаяния и заскрежещешь зубами. Так и сказано: «Будет плач и скрежет зубов».
Итак, из двух вариантов «верить – не верить» лучше верить. Ничего не утратишь, зато выигрыш может стать невообразимым. Все равно что играешь в рулетку на миллион большим количеством подаренных фишек. Это говорит банальный математический расчет.
И наоборот. Атеист ничего не выигрывает, становясь пищей червя и тления. Но уж если проиграет, так проиграет колоссально.
Вывод: отсутствие Бога наука доказать не в силах. Напротив, адепты неверия не знакомы с элементарными законами правильного мышления. Так пусть тогда на науку не ссылаются. Так бы и говорили: «Не верю, потому что сердце черствое», «суета заела», «боюсь к Богу глаза поднять». Это было бы честно, и, значит, это был бы шаг к будущему покаянию и исповеданию. А так – «наука доказала…» Стыдно должно быть.
Есть Аристотелева логика, не допускающая противоречий. С ней не суйся туда, где чудо. Например в область Евангелия. Там Дева рождает Сына и остается Девой. Там Бог воплощается, мертвые воскресают, пять хлебов питают пять тысяч людей. Очевидно, какой-то иной мир вошел в «этот» мир, и законы иного мира «потеснили», мягко отодвинули привычную неизменяемость жизни. Жили себе люди, жили, и параллельные прямые у них никогда не пересекались. Бог на небе, мы на Земле, Эвклид прав: параллельные прямые не пересекаются. Как вдруг страничка перевернулась и началась геометрия Лобачевского. Не то что прямые пересеклись – Бог сошел на землю. Два мира соединились нераздельно, но и неслиянно. И привычные законы мира стали отступать, показывая, что «Царь не от мира сего» находится рядом.
Есть такая наука, которая бы мыслила дерзновенно, вопреки видимому миру? Есть. Это – математика. Она же – царица науки. У нее сплошь и рядом под руками вещи умные, которые не пощупаешь. Никто из нас не видел и не увидит ноль. «Ничто» не вообразимо и не изобразимо. А математика оперирует нолем привычно, как хозяйка – иголкой и ниткой.
Стоит заговорить о бесконечности, как начинаются чудеса. Любой математик на пальцах вам докажет, что в бесконечности часть множества равна целому, что бесконечная прямая – это окружность с бесконечным радиусом. И наоборот, окружность с бесконечным радиусом – это бесконечная прямая. Это даже я мог бы доказать. И значит, стоит нам ввести в науку один из атрибутов Бога – бесконечность, как тут же мы способны вести разговор на языке науки, очень близком к языку веры. Уже стираются с лица улыбки скептиков при разговоре о том, что в Боге одна природа и три Личности. Да, господа. Аристотель остался за дверью, а мы входим в святилище мысленных созерцаний, где никто не удивляется ни Богочеловечеству, ни Приснодевству, ни единству Троицы. Вернее, удивляется, но не отрицает, а созерцает.
Так мешает ли наука верить? Можно ли кухонным ножом убить? Можно ли микроскопом колоть орехи? Все это возможно при жизненном векторе, направленном не туда. Разум, как счетная машинка, будет послушно проводить вычисления как в безгрешных, так и в воровских схемах. Важно, чтобы разум был управляем сердцем, у которого (по Паскалю) своя собственная логика. И важно, чтобы это сердце молилось. Тогда бояться будет нечего. Вернее, есть чего, всегда есть. Но основания для страха будут (выразимся математически) стремиться к нулю.
Так что же такое миссия? На что она похожа?
На переливающуюся чашу, на такую чашу, которая полна до краев, и от ее избытка достается влага тем, кто рядом, но сама чаша не оскудевает. Но разве мы таковы? Вряд ли.
Каковы же мы, и возможна ли миссия в нашем случае?
Мы похожи на чашу, которая ничего никуда не переливает, поскольку сама полна лишь отчасти. Нам нужно хранить свое содержимое, беречь его от праздных взглядов и от чужого желания поозорничать и вылить наше сокровище. Такие озорники всегда под боком.
Нужно жить тем, что тебе подарено. Жить и молчать.
А если спросят? Пристанут и спросят «о нашем уповании»? Тогда нужно говорить как бы нехотя. Говорить в сознании того, что сам бы ни за что не дерзнул рассказывать, поскольку в самом жизнь не плещет через край, а хранится на донышке. Говорить. И это будет миссия.
А что, если один спрашивает серьезно, другой, стоящий рядом, спрашивает от скуки, а третий хитро улыбается и не прочь чашу опрокинуть? Тогда неясно, что делать. Защищать сокровище и спасаться бегством или все же говорить, делиться? Или отмалчиваться, занимаясь собой и пополняя собственный запас? Неясно. А ведь это именно и есть наша ситуация. Ничего не понятно. Бежать, оставаться, говорить, молчать, смиряться, дерзать, смотреть по сторонам или только в себя? Вопросов больше, чем ответов.
«Если ты действительно тот, кем себя называешь, если ты знаешь Бога и не боишься смерти, то почему ты молчишь? Твое сокровище нужно всем. Ты – вор, ты – хранитель источника во время засухи и не позволяешь никому напиться». – «Нет, нет. Я не утаиваю воду. Ее у меня просто очень мало. Ее так мало, что напиться можно только немногим. У меня есть теоретические знания. Я знаю формулу воды: H2O. А самой воды у меня чуть-чуть». – «Так ты – лжец. Мы давно говорили, что ты – игрок словами и любитель попусту тревожить души. Ты будишь нас не для того, чтобы указать путь, а лишь для того, чтобы лишить нас сладкого забвения и ночных грез. Тебя надо выгнать. Или убить. Или использовать силу твоих слабых рук на строительстве светлого города, где будут жить счастливые люди. Выбирай: вот у причала стоит “философский пароход”; вот взвод латышских стрелков и китайских добровольцев ждет команды “Пли!”; а вот состав товарных вагонов ждет сигнала семафора, чтобы отправиться в далекие края на стройку века. Выбирай!» – «Нет, нет. Все это было. Это тупиковые пути. Должен быть другой путь. Он есть на самом деле, а не просто должен быть. Только я слаб, чтобы повести вас по нему. Дайте мне срок, потерпите немного. Быть может скоро, очень скоро я позову вас в дорогу». – «Ты, видимо, хочешь увести нас в пустыню. И не на год, а на 40 лет. Этот номер не пройдет. Мы не так глупы, чтобы повторять историю одного упертого и всему миру известного племени. Тебе повезло. Живи мы лет сто назад, не миновать бы тебе пули, или эмигрантской нищеты, или изнуряющей работы с кайлом под присмотром охранника. А теперь – прочь от нас! Мы не запрещаем тебе звонить в колокола. Да их и не так сильно слышно днем из-за шума городских улиц, а ночью из-за рева дискотек».
