Он должен был знать, что это безумный замысел. Иисус был достаточно трезвым для того, чтобы задать себе вопрос: не бред ли все это? Однако — и это самый таинственный момент в его истории — он черпал уверенность не только в Писании, которое ясно говорило о его предназначении, но также и в доверчивой молитве к тому, кого он называл Аввой, Отцом. Удивительным образом Иисус одновременно и молился Отцу, и принял на себя ту задачу, которую, согласно древним пророчествам, мог исполнить только YHWH, — задачу избавления Израиля и всего мира. Он был совершенно послушен Отцу, а одновременно делал то, что мог делать только Бог.
Как мы должны это понимать? Я не думаю, что Иисус «знал о своей божественности» в том же смысле, в каком мы знаем, что нам холодно или жарко, что мы счастливы или грустны, что мы принадлежим к мужчинам или женщинам. Скорее это похоже на «знание» о своем призвании, когда кто–то знает в глубине своего существа, что он призван стать художником, или инженером, или философом. Похоже, Иисус обладал глубинным знанием именно такого рода, пламенным и всепоглощающим убеждением в том, что Бог Израилев куда таинственней, чем думает большинство людей, и что внутри бытия этого Бога есть обмен, взаимоотношения, в которых отдают и получают любовь. Вероятно, Иисус верил в то, что он, пророк из Назарета, человек в полном смысле этого слова, был участником в этом обмене любви. И что из послушания Отцу он призван осуществить замысел об этой любви, которая свободно и целиком отдает себя.
Здесь мы подошли к границам и языка, и богословия. Но как историк я могу сделать вывод, что такая представленная мной картина лучше объясняет нам, почему Иисус был именно таким и почему его последователи вскоре после его смерти и воскресения стали верить и жить именно таким образом. И отсюда же следует еще один вывод: это, в свою очередь, лучше объясняет мне как христианину, почему Иисус присутствует и действует в моей жизни, как и в жизни миллионов других людей, и почему он стал для нас Избавителем и Господом.
Я открыл окно и наслаждаюсь сегодняшним весенним утром в его великолепии. В саду веет свежий ветерок. Я слышу потрескивание костра: это фермер, живущий неподалеку, сжигает мусор зимы. Около дороги, спускающейся к морю, жаворонок парит над своим гнездом. Во всем чувствуешь, что творение сбрасывает с себя зимнюю одежду и готовится встретить радостный беспорядок новой жизни.
Все эти образы (я их не придумал, а увидел) первые христиане использовали, пытаясь описать нечто столь же странное, как и вся история Иисуса, но и нечто не менее реальное, чем их жизнь. Они говорили о сильном ветре, который наполнил горницу, где они собрались, и их самих. О языках пламени, которые почили на них и преобразили их жизнь. Оглядываясь на древнее повествование о сотворении мира, они использовали образ птицы, парящей над водами хаоса, в которых возникал порядок и рождалась жизнь.
Как иначе можно объяснить необъяснимое, если не с помощью образов из уже знакомого мира?
А они действительно желали кое–что объяснить. Последователи Иисуса терялись перед загадкой его воскресения и не понимали многих слов своего учителя. Они не знали, что им надлежит делать дальше. Они не понимали и того, что дальше предпримет сам Бог. В какой–то момент они даже вернулись к своему прежнему ремеслу и ловили рыбу. В другой раз, встретившись с Иисусом перед его вознесением, они все еще продолжали его спрашивать, означают ли все эти странные события, что надежды и мечты Израиля наконец исполнились, или нет. Не в это ли время, спросили они, Израиль обретет Царство и ту свободу, на которую уповали они и их соотечественники?
Как это нередко бывало и раньше, Иисус не дал им прямого ответа. На многие вопросы, которые мы задаем Богу, невозможно ответить — не потому что Бог не знает ответов, но потому что наши вопросы бессмысленны. Как однажды сказал К. — С. Льюис, многие из наших вопросов звучат для Бога примерно так, как если бы кто–то спросил: «Желтое — это квадрат или круг?» или «Сколько часов в одном километре?». Иисус мягко уходит от ответа: «Не вам знать времена и сроки, которые Отец установил Своею властью. Но вы примете силу, когда найдет Святой Дух на вас, и вы будете Моими свидетелями и в Иерусалиме, и во всей Иудее и Самарии, и до предела земли»[2] (Деян 1:6–8).
Дух Святой и задача церкви — две эти вещи неразрывно связаны между собою. Невозможно говорить об одной, не упоминая другую. Энтузиазм нынешнего поколения относительно новых форм духовного опыта не должен вводить вас в заблуждение: Бог послал Святого Духа людям не для того, чтобы они пережили некую духовную поездку в Диснейленд. Конечно, когда вы удручены и подавлены (или даже без этого), свежий ветер Божьего Духа нередко дарует вам новый взгляд на все вещи и, что еще важнее, ощущение Божьего присутствия, любви, утешения и даже радости. Однако Дух дается для того, чтобы ученики Иисуса несли в мир новую весть о том, что он есть Господь, что он одержал победу над силами зла и что теперь для нас рождается новый мир, и мы должны способствовать его появлению.
В равной степени невозможно думать о задаче церкви, забыв о Духе. Кажется, некоторые христиане думают, что Бог, совершив свои деяния через Иисуса, теперь желает, чтобы мы продолжали это дело своими собственными силами. Но это — трагическая ошибка. Она порождает или гордость, или чувство глубокого бессилия — а иногда обе эти вещи одновременно. Без Духа Божьего мы не можем совершить ничего такого, что имело бы вес в Божьем Царстве. Без Святого Духа церковь просто не способна быть церковью.
Я здесь использую слово «церковь» не без некоторой тревоги. Я прекрасно знаю, что для многих читателей слово «церковь» ассоциируется с большим мрачным зданием, с напыщенными торжественными заявлениями, с претенциозной важностью и с морем лицемерия. Однако нелегко найти ей альтернативу. На меня самого давит этот негативный образ. Я постоянно с ним сражаюсь, это входит в сферу моих обязанностей.
Но здесь есть и другая сторона, отражающая все эти образы ветра, огня, птицы над водами и рождения новой жизни. Для многих людей «церковь» вовсе не мрак, а нечто противоположное. Это место гостеприимства и смеха, исцеления и надежды, дружбы и семьи, справедливости и новой жизни. Сюда приходят бомжи за тарелкой супа, здесь есть с кем поговорить старым людям. Здесь одна группа работает с наркоманами, а другая борется за справедливость в мире. Здесь люди учатся молиться, приходят к вере, сражаются с искушениями, находят для себя новые цели в жизни и обретают новую силу, чтобы их осуществить. Сюда люди приносят свою каплю веры, а затем, когда они вместе с другими поклоняются истинному Богу, понимают, что целое больше суммы его частей. Ни одна церковь не бывает такой постоянно. Однако большое количество церквей таковы хотя бы отчасти и на протяжении значительных сроков.
Не стоит забывать и о том, что именно церковь в Южной Африке трудилась и молилась, страдала и боролась ради того, чтобы во время глубоких перемен, когда была упразднен режим апартеида и страна обрела новую свободу, не произошло великого кровопролития, которого все ожидали. И снова, именно церковь сохраняла жизнь в коммунистической Восточной Европе и в итоге своими процессиями со свечами и крестами ясно показала, что больше так жить нельзя. Именно церковь, несмотря на все ее безумства и падения, идет в больницы, школы, тюрьмы и во многие другие места, когда это нужно. И я бы скорее хотел реабилитировать слово «церковь», чем заменять ее такими выражениями, как «семья народа Божьего», «все те, кто веруют в Иисуса и следуют за ним», или «собрание людей, которые, силою Святого Духа, участвуют в рождении нового творения». Хотя эти выражения верны.
Ветер, и огонь, и птица над водами были даны ради того, чтобы церковь могла быть церковью, то есть чтобы народ Божий мог быть народом Божьим. Из этого следует нечто удивительное и невероятное. Дух дается для того, чтобы мы, обычные люди, в какой–то мере стали тем, чем был Иисус: частью Божьего будущего, пришедшего в настоящее, местом встречи неба и земли, средством для установления Царства Бога. Дух дается ради того, чтобы церковь фактически продолжала жизнь и миссию Иисуса, который теперь ушел в Божье измерение — то есть на небо. (Именно об этом говорит нам его вознесение: Иисус отправился в мир Бога, где он ждет того дня, когда небеса окончательно соединятся с землею и он будет присутствовать в этих новых нераздельных небе–и–земле.)
Каждое из этих положений мы вскоре рассмотрим подробнее.
* * *
Дух дается для того, чтобы начать работу по внедрению Божьего будущего в настоящее. Это самое первое и, быть может, самое важное, что мы можем сказать о той таинственной и личностной силе, которую описывают все упомянутые образы. Воскресение Иисуса открыло перед нами неожиданный мир Божьего нового творения, Дух же Святой приходит к нам из этого нового мира, который должен родиться, того мира, где, согласно древним пророчествам, процветают согласие и справедливость, где волк лежит рядом с ягненком. И для христианина чрезвычайно важно научиться жить по правилам этого Божьего будущего мира, хотя мы и продолжаем жить в мире нынешнем (который Павел называет «сим злым веком», а Иисус «родом прелюбодейным и грешным»).
