своего Господа и Учителя, то же самое противоречие, безусловно, содержится, только оно не такое кричащее, как в письме Луки, потому что оно более развернуто и не так сильно сжато в одну точку. Когда Иисус раздает хлеб и объявляет его Своим Телом, Он говорит: сие творите в Мое воспоминание, I Кор. 11:24, но затем, когда Он раздает чашу, Он говорит более конкретно, ст. 25: сие творите, когда будете пить, в Мое воспоминание. Это действительно так, но противоречие все равно остается, поскольку новое, что ученики должны повторить это действие, не было заповедано заранее, не было отделено, поскольку так же мало было сказано о способе повторения. Короче говоря, эти слова также образованы на основе уже существующего употребления, причем эта предпосылка была настолько знакома Павлу, что он не заметил анахронизма.
Кстати, Павел не является сторонником образного толкования слов о Вечере Господней. Он лишь хочет увещевать своих верующих, чтобы они правильно праздновали и наслаждались святой трапезой: когда вы едите хлеб сей, — тут же добавляет апостол к объяснению этих слов, ст. 26, — и пьете из чаши сей, возвещайте смерть Господа, доколе Он придет; т. е. всегда помните, что хлеб сей, тело сие и кровь, которые вы едите, есть тело и кровь Господа, отдавшего Себя за вас. Хлеб же сей есть и остается Телом Иисуса; ибо кто недостойно причастится хлеба сего или чаши Господней, тот сделался виновником Тела Господня, он ест и пьет осуждение себе, так как не относится к Телу Господню благоразумно.
Мы ничего не слышим об использовании формулы при совершении Вечери Господней в первой истории Церкви; Павел меньше всего думает о том, чтобы в данный момент приводить свою собственную формулу, как бывшую в употреблении в Церкви: Напротив, он сформировал ее только что, в соответствии с ожиданиями Церкви; но он сформировал ее не очень удачно, поскольку вплел в нее увещевание и рефлексию, которые относятся к более позднему употреблению и даже предвосхищают его как существующее.
Марк придал формуле ту краткость и простоту, которую она должна иметь в историческом произведении; Лука лишил формулу силы и краткости лапидарного стиля, который первобытный евангелист придал ей приложением, взятым им из назидательного трактата апостола Павла; но четвертый пошел бесконечно дальше: он позволил Господу произнести проповедь о наслаждении Своей плотью и кровью, так же как он уже прославил Его как Того, Кто способен дать истинное чудодейственное вино Своим. Оба раза, когда Иисус проявил себя как податель вина и податель хлеба, Пасха была близко, так как это жертвование должно было быть внутренне связано с последним пасхальным жертвованием, о котором Четвертый не упоминает прямо только потому, что знает, что оно было известно всем в его время, и потому, что он думал, что даст ему истинное освящение, только если заставит Господа предсказать его заранее, изобразить его типически и осветить умозрительно. По той же причине Иисусу не было позволено начать крещение в момент расставания со своими: нет! В беседе с Никодимом он уже должен был рассуждать о его необходимости, он уже должен был крестить сам, хотя бы и через прекрасных учеников.
То, что идея, из которой возник рассказ о свадьбе в Кане, не проводится в чистом виде Четвертым, что странные тенденции вновь пересекают рассказ, уже не может нас удивлять: отсутствие пластической силы теперь стало для нас очевидным во всех разделах Четвертого Евангелия. Даже чудесное насыщение народа должно быть выставлено в кривом, неблагоприятном свете в последующем рассуждении о Хлебе Жизни.
Настало время отметить, что благословение и благодарение, произносимые Иисусом над хлебом и вином, здесь, в Евангелии, где уже предполагается празднование Вечери Господней, следует понимать не в смысле иудейского пасхального обряда, а как то благословение, с которым это празднование вводилось в общине, чтобы отличить это вино и этот хлеб от всех других.
Вопрос о том, принимал ли предатель Иуда участие в этой трапезе и ел ли он сам за себя, теперь окончательно решен.
Для нас не осталось ничего, кроме истории. Иисус не ел этой трапезы. Это трансформация иудейского празднования пасхальной трапезы, которая постепенно развивалась в общине. Идея искупительной и заветной жертвы, которая сама по себе лежит в основе пасхального жертвоприношения, должна была приобретать для христианского сознания тем большее значение, чем больше оно формировалось в противовес иудейскому, пока, наконец, не стало рассматриваться как сама модель истинного жертвоприношения, Чем больше она формировалась в противовес иудейской жертве, тем большее значение она приобретала, пока, наконец, не стала рассматриваться как модель истинной жертвы, и только по мере того, как эта модель приобретала значение и, наконец, утверждалось убеждение, что в хлебе и вине агнец, как органическая пища, уже не имеет отношения только к тени грядущего, но что сама истинная жертва, ее плоть и кровь, должна быть наслаждена.
Если раньше, при критике четвертого Евангелия, мы довольствовались замечанием, что это противоречило бы бесконечности самосознания Иисуса, если бы он сам захотел установить позитивный устав, то теперь мы должны окончательно отбросить трансцендентный характер этого оборота речи, который он все еще имеет, поскольку Принцип представлен и предполагается как эмпирическая личность. Напротив, теперь, когда изложение должно быть доведено до конца, мы должны выразиться так, что Принцип не мог сразу, в самом начале, создать такие позитивные установления, как празднование Вечери Господней в христианском смысле; прежде чем он получил силу для таких творений, он должен был сначала развиться сам, и особенно развиться в формах еврейской жизни, чтобы постепенно разрушить их и извлечь из зародыша новый рост в новом мире.
§ 86. Душевная борьба Иисуса в Гефсимании.
1. Синоптический рассказ.
По окончании ужина Иисус пошел с учениками на гору и, придя с ними в Гефсиманский сад, велел им сесть, пока Он не совершит Своей молитвы на некотором расстоянии. Только троих, Петра и двух сыновей Зеведеевых, Он взял с Собой, сказал им, что душа Его скорбит до смерти, и велел им ждать и бодрствовать здесь. Сам же отошел немного в сторону, пал на лице Свое, молился и просил Отца, если возможно, принять от Него чашу сию, добавив при этом, что не Моя воля, но Твоя да будет. Учеников, к которым Он вернулся, Он нашел спящими, разбудил их, обличил и снова призвал бодрствовать. Во второй раз Он отходит, чтобы произнести ту же молитву, и когда снова застает учеников спящими, отходит в третий
