Ознакомительная версия.
Когда я был ещё совсем юным, отец мой серьёзно заболел горлом. Профессор медицинской академии по горловым болезням Симановский определил, что у него горловая чахотка. Всё горло покрылось язвами, и голос у отца совершенно пропал. Я помню, на Рождество, по случаю такой болезни отца, не делали нам и ёлки. В доме царил как бы траур, все говорили шёпотом, царило уныние; нас, детей, не пускали к отцу. Только в первый день Рождества нас подвели к нему, и он, скорбно и молча, раздал нам подарки. Симановский заявил, что ему осталось жить дней десять, а если увезти, с большими предосторожностями, теперь же немедленно в Крым, то он, может быть, ещё протянет месяца два.
В это время как раз вернулся в Кронштадт из одной своей поездки отец Иоанн. Послали ему телеграмму. Дней через пять он приехал к нам. Прошёл к отцу в спальню, взглянул на него и сразу воскликнул: «Что же вы мне не сообщили, что он так серьёзно болен?! Я бы привёз Святые Дары и приобщил бы его».
Мой отец умоляюще смотрел на батюшку и хрипел.
Тогда батюшка углубился в себя и, обращаясь к отцу, спросил:
«Веришь ли ты, что я силой Божией могу помочь тебе?»
Отец сделал знак головой.
Тогда отец Иоанн велел открыть ему рот и трижды крестообразно дунул.
Потом, размахнувшись, ударил по маленькому столику, на котором стояли разные полоскания и прижигания. Столик опрокинулся, и все склянки разбились.
«Брось всё это, – резко сказал отец Иоанн, – больше ничего не нужно. Приезжай завтра ко мне в Кронштадт – и я тебя приобщу Святых Тайн. Слышишь, я буду ждать».
И уехал.
Вечером приехал Симановский, а вместе с ним доктор Окунев, тоже специалист по горловым болезням. Им сказали об отце Иоанне, и что завтра повезут моего отца в Кронштадт. Симановский сказал, что это безумие, что он умрёт дорогой. (Нужно было из Ораниенбаума ехать на санях по морю, а была ветреная морозная погода.) Но отец верил батюшке, и на следующий день закутали его хорошенько и повезли в Кронштадт.
Батюшка приехал на квартиру, где остановился отец, и приобщил его Святых Тайн. Ещё два дня прожил отец в Кронштадте, каждый день видясь с батюшкой.
Когда он вернулся домой, Симановский был поражён: в горле все раны оказались затянуты; только голос отца был ещё слаб.
Симановский во всеуслышание заявил:
«Это невиданно, это прямо чудо!»
Так совершилось дивное исцеление моего отца по молитвам батюшки.
Отец прожил после этого двадцать пять лет.
Через три года после исцеления моего отца родилась у моей второй матери дочь. Ещё заранее просили отца Иоанна быть крёстным отцом ребёнка. Батюшка согласился. Сестра родилась летом, когда мы жили на нашей даче в Финляндии. Отец Иоанн, по нашим сведениям, в то время должен был быть у себя на родине. Решили крестить сестру и записать, как это в некоторых случаях делается, крёстным отцом отца Иоанна, так как он дал на это своё согласие. Крещение было назначено на воскресенье после обедни.
Вдруг накануне в субботу к нашей даче подъезжает извозчик-чухонец, из экипажа легко спрыгивает священник. Мы смотрим – это отец Иоанн.
«Вот и я на крестины», – заявил он, распахивая двери.
Мы были поражены, началась, конечно, суматоха. Батюшка велел послать за местным, дачным священником и принести из церкви купель. Сам же он пошёл по нашему саду и восторгался лесом, который окружал нашу дачу. Через час всё уже было готово к крестинам. Началось таинство, которое совершал местный священник отец Симеон Нялимов. Отец Иоанн сам держал мою сестру на руках, отрекался сатаны, дерзновенно читал Символ веры, – всё исполнил, что полагалось крёстному отцу. После таинства он сел на балконе в кресло и сказал:
«Ну, теперь радуйтесь. Поздравляю вас с новорожденным младенцем… Теперь я ваш родственник, сроднился с вами. И посмотрите, как я нарядно одет, точно к царю приехал…»
И действительно, батюшка был при звёздах и крестах.
Со всеми нами он перецеловался и радовался вместе с нами. В это время в саду уже собралась толпа народа, и батюшка с верхнего балкона благословлял эту толпу. Потом он пообедал вместе с нами. Я снял его своим фотографическим аппаратом. И он стал спешить в Петербург, чтобы в этот же день попасть в Кронштадт. Местный помещик прислал ему свой экипаж, и мы его проводили на вокзал, где дачники и финны уже теснились, прося его благословения. Когда подошёл поезд, кондукторы взяли его на руки и поместили в отдельное купе. Впоследствии дьякон моей гимназической церкви рассказывал, что он тот раз ехал в том же поезде, в котором отец Иоанн ехал к нам. Дьякон, увидав батюшку совсем одного, удивился очень и, сев рядом, спросил, куда он едет. «К Шустиным на крестины. Они просили меня, и теперь время ехать». Батюшке никто не говорил, что у нас родился ребёнок, да и не мог сказать, потому что сестра родилась ранее предполагаемого срока.
Впоследствии эта сестра Аня семилетним ребёнком, заболела чёрной оспой. Отец Иоанн безбоязненно провёл по её лицу своей рукой и погладил её. А лицо её в это время всё было покрыто язвами, девочка очень страдала. По её выздоровлении не осталось никакого следа от этих язв. Одна только маленькая яминка около глаза.
Один раз мой отец предложил мне поехать в Кронштадт вместе с ним, так как он захотел исповедаться и причаститься у отца Иоанна. Я поехал с ним. Батюшка приехал в Кронштадт к нам, отслужил молебен, выслал всех из комнаты и исповедал отца. После исповеди отец говорит мне:
«Исповедуйся и ты у отца Иоанна».
Попросил об этом батюшку. Но я не готовился к Причастию и ел в этот день мясо; поэтому я сказал батюшке, что и хотел бы приобщиться, да не могу. Тогда батюшка мне говорит:
«Значит, ты не хочешь».
А я опять отвечаю:
«Батюшка, я не подготовлен».
Он же, не слушая меня, спрашивает категорически:
«Хочешь или не хочешь?»
Я, конечно, хотел и сказал ему об этом. Тогда он опять выслал всех из комнаты и сказал:
«Маловер, что ты сомневаешься?»
И исповедал меня.
На следующий день я приобщился в храме у него и с лёгкой душой вернулся домой.
Другой раз мне пришлось приобщаться у отца Иоанна в Великом посту.
Я приехал и пробыл в Кронштадте несколько дней. Батюшку трудно было залучить к себе, и мне пришлось исповедаться на общей исповеди.
Пришёл я с отцом к Андреевскому собору ещё до звона. Было темно – только четыре часа тридцать минут. Собор был заперт, а народу стояло около него уже порядочно. И нам удалось накануне достать от старосты билет в алтарь. Алтарь в соборе был большой, и туда впускали до ста человек. Полчаса пришлось простоять на улице, и мы прошли через особый вход прямо в алтарь.
Скоро приехал батюшка и начал служить утреню. К его приезду собор был уже полон. А он вмещал в себя несколько тысяч человек. Около амвона стояла довольно высокая решётка, чтобы сдерживать напор. В соборе уже была давка.
Во время утрени канон батюшка читал сам.
После утрени началась общая исповедь.
Сначала батюшка прочёл молитвы перед исповедью. Затем сказал несколько слов о покаянии и громко на весь собор крикнул:
«Кайтесь!»
Тут стало твориться что-то невероятное. Вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Некоторые стремились – особенно женщины – кричать как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них. А батюшка в это время, преклонив колени и положив голову на престол, молился. Постепенно крики превратились в плач и рыдания. Продолжалось так минут пятнадцать. Потом батюшка поднялся – пот катился по его лицу – и вышел на амвон. Поднялись просьбы помолиться, но другие голоса стали унимать эти голоса – собор стих. Батюшка поднял одной рукой епитрахиль, прочитал разрешительную молитву и обвёл епитрахилью сначала полукругом на амвоне, а потом в алтаре, и началась Литургия.
За престолом служило двенадцать священников, на престоле стояло двенадцать огромных чаш и дискосов. Батюшка служил нервно, как бы выкрикивая некоторые слова, являя как бы особое дерзновение. Ведь сколько душ кающихся он брал на себя! Долго читали предпричастные молитвы, – надо было приготовить большое количество частиц.
Для Чаши поставили особую подставку около решётки.
Батюшка вышел из алтаря приблизительно около девяти часов утра и стал приобщать. Сначала подходили те, которые были в алтаре. Среди них подошёл и я. Батюшка поднял лжицу, чтобы меня приобщить, поднёс ко рту и вдруг отвёл и опять опустил в чашу. Меня захлестнуло, я застыл: значит, я не достоин Святого Причастия, недостаточно каялся на общей исповеди (меня действительно это оглушило)… Я стою перед Чашей, батюшка мне ничего не говорит, только смотрит внутрь Чаши и как бы мешает что-то, потом поднял лжицу уже с двумя частицами Тела Спасителя и приобщил.
Я отошёл на клирос и стал смотреть, как приобщается народ.
Около решётки стояла страшная давка, раздавались крики задыхавшихся. Батюшка несколько раз окрикивал, чтобы не давили друг друга, грозя уйти. Перед батюшкой, чтобы не выбили у него Чаши, была поставлена другая решётка, и народ пропускался между двумя решётками. Тут же стояла цепь городовых, которые осаживали народ и держали проходы для причастившихся. Народ причащался. Довольно часто батюшка прогонял от Чаши и не давал Причастия; главным образом женщин.
Ознакомительная версия.
