Алексию-затворнику. И вот, недавно, только она вернулась от него, как является отец и просит ее со слезами простить ему все и принять его. Мама в раздражении высказывает все, что она перетерпела от него, и прогоняет его вон. Мы просили маму принять отца, но она остается при своем. Тогда в отчаяньи я решилась сейчас же ехать к вам, просить вас повлиять на нее.
Батюшка велел прийти матери. Та приходит и долго и упорно объясняет причину, почему она не может ни под каким видом принять мужа. Он ведь еще с маленькими детьми бросил ее без средств, она их вырастила; он имел на них дурное влияние, он тащил все, что только мог, из дому, и теперь его раскаянье не искреннее, пришел, так как ему негде жить, а если его принять, то жизнь снова будет невыносимой.
— И не хотела она меня слушать, — продолжал батюшка, — и все говорила, говорила свое. А ведь хорошая, в церковь ходит, бедным помогает, к отцу Алексию ездила.
Батюшку особенно поразило то, что она могла прогнать мужа, только что приехавши от отца Алексия: «Вот входит в переднюю, уютно в доме: стол накрыт, самовар на столе. Дети встречают радостно. Тепло, светло. Не успела раздеться — звонок. Отворяет дверь — муж. Тихо, покорно просит, умоляет — ничто ее не трогает. И это приехавши от отца Алексия. Я начал ей описывать внутреннее состояние измученной души ее мужа. Как он вдали, в голоде и нищете вспомнил жену, семью, уют дома и решил пойти просить, чтобы его приняли не как отца-мужа, а как последнего нищего. Я говорил ей, что ее жизнь хорошая, что заботы о детях и о душе хороши, но что дом ее будет не покрыт, если она не примет мужа и не простит ему всего».
— И дети ваши порадуются на вас и будут вас больше любить и уважать. И какой хорошей жизнью вы тогда заживете. Дом ваш будет покрыт и совесть ваша спокойна. Ушла от меня вся в слезах. Простила его, приняла и живут они теперь хорошо. Приходила благодарить меня…
— Еще одна приходит ко мне, — продолжал батюшка, — и плачет, что ей хочется молиться, а муж не дает, сердится. Говорит, что отец духовный ее дал ей очень большое правило. Это значит, что ей нужно было много-много молиться и вообще всего прочесть за день, ну, знаете, какая теперь жизнь. Готовить нужно, продукты доставать (вам не приходится этого делать), да еще чужие рядом живут (а вы одни в квартире) и комнаты отдельной нет (а у вас она есть), не то, что комнаты — угла нет. За день устанет очень и вот вечером, когда муж заснет, зажжет свечку и начинает справлять свое правило. Над книгой заснет, свечка догорает. Муж просыпается, сердится. А раз чуть было пожара не устроила. Я ей объяснил, что при таких обстоятельствах нельзя справлять такое правило, что для души нет в этом пользы, так как она сама засыпает и от усталости не понимает, что читает; мужу мешает спать и расстраивает его. Он служит, работает, уставши за день, ему хоть ночью нужен покой. Послушалась, стала молиться, как я ей велел, и водворился у них мир…
Потом я поняла, что он осуждал недовольство нашей жизнью, которая все же была по сравнению с другими много лучше.
— Приходит ко мне раз очень богатый и важный господин, — продолжал батюшка, — и жалуется на свою жену. Жили они дружно, хорошо, и вдруг она перестала детьми заниматься, гостей не хочет принимать, своими обязанностями хозяйки дома пренебрегает. Все запущено, повсюду беспорядок. Все на нее удивляются. Сидит у себя в комнате, все что-то читает. Молится, в церковь ходит все. Из-за этого у них часто возникали споры, отношения испортились. Муж ее очень любил и жалел, что теряет ее. Пришел просить у меня помощи. «Пришлите ее ко мне», — говорю я ему. — «Она не поедет». — «А все-таки попробуйте, уговорите». Приезжает. Барыня. Начинаем говорить с ней о ее семейной жизни, о муже. А она мне: «Это меня не интересует больше, я очень увлекаюсь духовной жизнью». И начала рассказывать, что читает, как молится и что самое ее большое желание поступить в монастырь. Я начал ей говорить, что Богу можно служить и не только в монастыре. Стал ей рассказывать, какой у нее хороший муж, дети, как все ее любят. Как муж тоскует, что она и его, и детей забросила. Что можно соединить и то и другое. Она растрогалась и просила научить ее, что делать…
— Да, — задумчиво проговорил батюшка, — много ходит ко мне людей образованных: коммунисты ходят, архиереи исповедоваться приходят.
Батюшка внимательно посмотрел на меня. Это был ответ на мои мысли: разве пойти посмотреть, что представляет из себя этот священник.
Батюшка стал говорить о моей жизни, как будто давно знал нас. Говорил с ласкою, как бы утешая меня. Мне живется лучше многих других: комната есть, куда можно пойти почитать, отдохнуть, и работать тяжело не приходится, и уютно-то у нас, и тепло, и хорошо.
— А муж-то ваш какой хороший человек. — И батюшка начал говорить мне про характер мужа и его душевные качества так, как будто он его давно знал хорошо и любил. Он говорил вещи, которые я одна замечала в муже. Говорил, как я должна любить и жалеть его. — Уставший, он приходит домой и хочется ему, чтобы вы были с ним. Он ведь вас так лю бит! — Батюшка говорил так ласково, так убедительно, так живо нарисовал мне картину нашей жизни, что мне стало стыдно, что я мало дома сижу и забросила мужа, которого я горячо любила. Я почувствовала себя нехорошей.
Батюшка с живостью посмотрел на меня, сел на кровати, спиной к стене, спросил:
— Как имя ему?
— Иоанн имя ему, — горячо ответила я. И вдруг лицо батюшки преобразилось, из глаз посыпались молнии, и лучи света, казалось, доходили до меня. Он был весь огонь и свет.
Звенящим голосом он радостно воскликнул:
— И поведет (батюшка сложил руку одна на другую) Александра Иоанна туда, куда хочет то го Александра. — Отец Алексий посмотрел на небо, потом прямо мне в глаза. Мне было больно смотреть на него, но я не сводила с него глаз. Дыхание у меня остановилось, чувствовала, как пол уходит у меня из-под ног. Передо мной был снова святой, во всем своем блеске. Это длилось несколько минут, потом все потухло так же мгновенно, как и загорелось. В
