кровати сидел уставший, больной священник с таким добрым, хорошим лицом. — Идите, я вам больше не нужен, — сказал он тихо. Я встала и, не смея просить благословения, ни прикоснуться к нему, полная ужаса и восторга, не сводя с него глаз, стала отходить к двери. У порога положила земной поклон. То кланялась я великому старцу отцу Алексию.
В душе мгновенно появилась скорбь, что я более его не увижу.
— Вы очень нервная, я это заметил, как только вы вошли ко мне. — И, помолчав, властным громким голосом сказал: «Всякий раз, когда я буду тебе зачем бы то ни было нужен, знай, что я тебя приму во всякое время дня и ночи».
Всякий раз, как батюшка не хотел принимать почета, будь то в церкви или дома, он неизменно говорил:
— Вы очень нервная.
Он хотел этим показать, что в нем особенного ничего нет, а все это проявление нервности со стороны человека.
Не помня себя от радости, бросилась я в ноги батюшке.
— Ужас как благодарю вас, отец Алексий.
— Ну, идите, идите, — выпроводил он меня.
Замечательно, что при первой этой беседе батюшка не благословил меня и ни слова не сказал о посте и молитве, а сказал мне то, что составляло тайну души моей и цель моей жизни, что знал только Бог, Которому ежедневно я молилась так, как это сказал отец Алексий: «Господи, сделай так, чтобы мы с Ваней рука в руку шли бы в Царство Небесное».
Стремглав летела я по лестнице. Народ расспрашивал меня, я же только отвечала:
— Какой он у вас хороший. Он у вас святой…
Прошло довольно времени. Я все искала случая пойти к батюшке снова. Неожиданно муж заболевает грыжей и решается делать себе операцию. Я очень этого испугалась. Мне казалось, что муж умрет, а как же можно ему умереть, когда мы с ним должны жить христианской жизнью. В моей душе поднялась страшная буря. Я укоряла Бога и святого Николая, зачем они допустили это. И что это за проклятая духовная жизнь, думала я, когда и в ней скорбь, и Бог не слушает тебя. Так думала я, стоя на всенощной у отца Константина, и горько плакала. Но так как я чувствовала все же, что это не совсем хорошо, что делается в душе моей, то я старалась скрыть все от отца Константина, насколько это было возможно. После службы я подошла к нему и сравнительно спокойно объяснила в чем дело. Через день получаю от него письмо, в котором он предлагает мне непременно поговеть где-либо поблизости и тем очистить свою душу. Я полетела к нему просить прощения. У него же и говела, но греха своего ясно не осознала, а просто подчинилась ему, так как в голове у меня все время сидело, что он может дать мне благодать Святого Духа.
Отец Константин велел идти к батюшке спросить его об операции и еще просить его принять одну страждущую душу…
Шла я и молилась святому Николаю, чтобы он меня очистил, дабы в наилучшем виде предстать перед батюшкой. Вдруг чувствую, что я не одна. Оборачиваюсь и вижу — стоит батюшка и смотрит с любовью и как бы с насмешкой на меня. Я бух в ноги. Молчание. Я встала и потупилась. Батюшка нагнулся и стал засматривать мне в глаза. Мне становилось страшно, чувствовала я, что батюшка был недоволен мною…
Батюшка говорил, видя, что в душе моей было действительно глубокое чувство, что я самая последняя из всех приходящих сюда, и мое дело самое маловажное…
— Ну, а отцу Константину также доставалось от вас, когда он был у вас священником?
— Не знаю, отец Алексий, отец Константин очень любит интеллигенцию и умеет с ней возиться, — ответила я весело, довольная, что батюшкина гроза прошла.
Батюшка как-то недоверчиво посмотрел на меня.
— А ему там хорошо? (в новом приходе).
— Да, о. Алексий, ему гораздо лучше там, доходов больше, а здесь они умирали с голоду (лицо батюшкино выразило сильное страдание), а мы не сумели им ничем помочь, ужас просто. Теперь как-нибудь и дети выберутся на дорогу. Уж очень хорошие они все у него. И А. П. (жена его) такая хорошая.
— Как же, С. была моей ученицей (дочка), — ласково, ласково проговорил батюшка. — Хорошая она такая, очень хорошая. А. П. вы любите?
— Очень.
— Смотрите, любите и уважайте ее.
Я мотнула головой в знак совершенного моего согласия. Батюшка посмотрел на меня, на глазах его показались слезы, голос дрожал.
— Бедный отец Константин, какой он добрый, какая у него душа хорошая, как он вас жалеет (вас, не стоящую жалости), а Ярмолович обижает его, очень обижает. Она очень больно сделала его душе.
(Мне хотелось плакать: когда и чем я обидела отца Константина?) Я — нехорошая, недобрая. Такого духовного отца обидеть!
— Да где она еще такого найдет? А он ничего ей не сказал. А как он за нее-то страдал!
Я сидела в ужасе и ничего не понимала.
— Право же я ничего такого не делала, отец Алексий! Чем же я его обидела? — в отчаянии проговорила я.
— Как, чем обидела? — вспыхнул батюшка. — Разве мало того, что вы наделали за его всенощной? — И он начал мне объяснять состояние моей души точно, как все было тогда. — Разве можно приходить в такое отчаяние? Разве можно сердиться на Бога? Что такое случилось? Да ровно ничего. А вы впали в такое отчаяние, роптали на Бога, вместо того, чтоб просить Его помочь вам, вместо того, чтобы молиться о здоровье Вани. Вы все забыли, забыли себя, забыли все, чему учил вас отец Константин. Он уже видел ваше состояние и как потом-то страдал за вас.
И батюшка описал мне состояние души отца Константина, его страдания в эти два дня. Страдания духовного отца за душу своего чада, впадшую в сильное искушение. Батюшка с ужасом говорил о том, что такой священник, такой духовный отец и страдал из-за меня, такого гадкого и ничтожного существа. Я не помню батюшкиных выражений, но мне было ясно одно, что отец Константин был удивительно высокой души духовный отец, а я — ничтожное, грязное, никуда не годное существо.
— И такого человека, такого духовного отца эта заставляет страдать! — закончил он.
Мне было совершенно ясно, что я совершила два ужасных поступка: 1) заставила страдать духовного отца, да еще такого; 2) роптала на Бога и предалась отчаянию. Первое, по словам батюшки, выходило важнее. Я была в ужасе, что отец Алексий все знал,
