Лев Карсавин - Saligia. Noctes Petropolitanae (сборник)

Ознакомительная версия.

5. Сам я полон и совершенен только в двуединстве с любимой моей. И если любит меня Иисус, Он любит меня целостного и полного, любит меня как истинную двуединую личность, не искалеченную вольным моим грехом. И в этой любви Он приемлет меня целиком, ибо в двуединстве моем я не меньше, а больше, чем в одиночестве: оно не единство отвлеченное, а реальное двуединство. И любимая и я только в полноте нашей можем любить Его: Он не соперник мой, Он благословляет союз наш. Но Он и сам двуедин, ибо как иначе Он мог бы любить меня двуединого?

Но тогда я могу любить Иисуса и Деву Марию только так же, как и все другие четы, со мною, с моею единые во многоединстве Христовой Любви? – Нет. Один лишь Иисус ипостасно един со Второй Ипостасью, один лишь Он есть Христос, истинный Бог. Он – брат мой по душе и по плоти, один из нас. Но Он – человек совершенный, безвинный, безвременно преодолевший тварность свою. Во всеединстве Адама Он – единственный истинный центр, все другие включающий в Себя, всех превышающий своим совершенством. Он – камень краеугольный, основание мира, начало порядка, венец мирозданья. В любви к Нему нахожу я, двуединый, место свое среди всех людей; чрез любовь к Нему сопрягаю в единство с моею четой все четы и становлюся Христом Всеединым, Церковью, телом Его.

Понятна любовь моя к другим чрез любовь и в любви к единственной моей. Любя ее, хочу я, чтобы она так же, как я, любила друга моего, как я – с ним радуясь и печалясь. И счастлив я, видя ее внимательный взор, на него устремленный, и улыбку, и желание нравиться ему. И слушать готов без конца, когда она о нем говорит. – В ней, в речах ее он как-то иначе мне предстоит, иной и все тот же; яснее образ его, понятней его дорогая мне личность. В ней радует он меня, как прекрасный в неповторимости своей… А с ним, с ним говорю я о ней. И по-иному преломляется облик ее в нем; иными словами, чем я, он ее раскрывает, словно новыми перлами украшает милое лицо… Растет, растет любовь моя, в бесконечный мир изливаясь. Новое счастье несет, и новые слышатся звуки в песне прекрасной ее… Светла и нежна любовь моя… И не видишь ли ты, как все духовное в ней яснеет в нашей любви к нему, третьему, в его любви к нам двоим? У него есть своя любимая. Но не связует ли всех нас в одно вечная наша любовь? И, может быть, не поняли бы мы всей красы духовной нашей любви, не люби мы его, не общайся мы с ним…

В любви открывается нам Красота, открываются Правда и Благо. Без них любить мы не можем, без них нас с тобою не будет и нет. Они нужны нам, нужны как воздух, как амвросия – пища бессмертных. И хотим мы, чтобы были они в нас двоих и в нем, в друге нашем любимом, в его любимой чете. Мы уже знаем его истинное, с Красой, Благом и Правдой единое я. Мы любим в нем возможность неповторимого выражения этого триединства, личность его, осуществляемую им и – разве того не хотим мы? – вместе с ним нами. Осуществляется она, но еще не осуществлена: еще нет в нем полноты Красы, Правды и Блага… Но можем ли мы не любить Того, в ком все это есть, в ком совершенна человеческая личность, завершившая своеобразие свое в выражении всей полноты триединства? По-иному мы любим Его, по-иному, чем нашего друга, ибо иная Он личность, иное единство. И в Нем, никогда не слабевшем, в Нем беспорочном, всегда и во всем совершенном, мы узреваем единство Его с Богом самим, то единство, что нас зовет и влечет из юдоли греха и страданий. В Нем узреваем мы то, чем должны быть и будем, хотя по-иному. Он – начаток божественности нашей, без Него для нас невозможной. Мы будем богами, преодолев «падение» наше. Но не обижаемся мы, если Христос к нам не нисходит, если Иисус не свершил своего дела земного. Он – брат наш и истинный друг, верный нам путь указавший; учитель и вождь. Чрез веру в Него, чрез любовь и в любви к Нему достигаем мы цели. Но и достигнув, с любовью смиренной и светлой склонимся пред Ним, как спасенные Им, наученные жизнью Его.

1. Правда ли, что Спаситель плоти земной земную плоть отвергает? Истинного ли Иисуса мы любим, когда преклоняемся в Нем пред отрекшимся от мира?.. Грустью невыразимой светятся – божественные очи; бледно и строго изможденное постом лицо… Словно чужда Ему земная любовь… И не Его ли завет выполняют все эти мир отвергшие девы, все эти суровые аскеты, уже здесь на земле погруженные в жизнь иную? В аскетизме ли христианство? Отвергло ли оно светлую радость эллина, отвернулось ли от солнечного света, чтобы жить отраженным сияньем луны?

«Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности чрез жертву эгоизма », в котором человек «приписывает себе по справедливости безусловное значение», но «несправедливо отказывает» в этом другим… Однако как же признаю я себя безусловным еще других признавая? И любовь моя не хочет ставить границы жертвенности и жертве своей. Совершенно люблю я, когда всего себя отдаю, всю душу мою. Но, всецело себя отдавая любимой, всецело хочу я ею обладать и этим лишь выполняю цель ее любви ко мне. Жертвенность – только одно проявленье Любви, а Любовь – всеединство: ей нет противоположности, божественная, она выше противоречий.

В единстве самоутверждения и самоотдачи – полнота Божьей Любви. Христос уничижил Себя до самой смерти, но «за это превознес Его Бог», но сам Он «не почел хищением равным быть Богу». У Него возможность и право «отдать Свою душу» и «снова ее приять». Такова для Него «заповедь» Божья: в этом совершенство Богоподобия Его. И само рождение Иисуса, само созидание тела Его – уже самоутверждение…

Бог Всеблагий, изливаясь в меня, творимого Им, хочет, чтобы Его я приял, а в Нем и весь мир, чтобы я был «некоторым определенным образом всеединства», каким никто другой, даже сам Иисус стать не может.

Эгоизм не противоположность Любви, а ее недостаточность; – самоутвержденье в отрыве от самоотдачи. Эгоизм как бы остановка любви на половине дороги, замедление или остановка движенья ее. Эгоизм – противостоящая самоуничтоженью, смиренью гордыня; – скупость и алчность не отдающего себя и свое; – удержанье в себе по лени своей того, что получил. Эгоизм – услажденье, которое отрицает страданье. Но противостоит он самоотдаче только здесь, только в оторванности своей от единства Любви, его в себя возвращающей чрез разрешенье его в его противоположность. – Он – отсутствие единства, а потому тоска, разложение, смерть. И смертью и в смерти он погибает, осуществляя самоотдачу. В самоутвержденьи живет Любовь и оно – бытие, не меньшее, чем самоотдача. Зло его не в том, что стремится оно все объять, а в том, что не может всего объять и всего не объемлет, ибо только чрез отдачу себя и смерть возможна полнота самоутвержденья и жизни, как чрез самоутвержденье и жизнь возможна полнота самоотдачи.

Зло, как зло, только недостаток блага и живо оно лишь тем, что в нем подлинно есть и что есть в нем как благо. То же, что мы называем злом, конкретное зло , вовсе не лишенность блага, но – одностороннее или ограниченное благо, часто – страшная стихийная сила. Наше понимание блага и зла не соответствует истине бытия. – Все сущее утверждает себя, поглощая иное, причиняя муки и смерть. В этом ограниченное благо самоутвержденья. Но все сущее и отдает себя, страдает и гибнет. В этом ограниченное благо самоотдачи. Ограниченность самоутверждения и неполнота его, т. е. нежелание сущего и отдавать себя – зло как недостаток бытия и любви. И самоутверждаясь ограниченно, сущее сам предел, самое цель своего самоутвержденья – самоотдачу и смерть понимает как зло для себя. Но и ограниченность или неполнота самоотдачи тоже зло, тоже недостаток любви. Не стремясь в самоотдаче к самоутвержденью, сущее само самоутвержденье, самое жизнь отвергает как зло. Мы называем злом самоутвержденье и благом самоотдачу потому, что в первом видим отрицание самоотдачи, а самоотдачу невольно понимаем как путь к истинному и полному самоутвержденью. В самоутвержденьи нет вольного движения вперед: оно – остановка, окостенение, мертвый покой. В самоотдаче, даже когда она недостаточна, заметно стремление утвердить себя. Но самоубийство такое же зло, как убийство другого. Самоотдача в неполноте своей, т. е. вне связи с самоутвержденьем, становится злом. Необузданная аскеза делается убийством своего тела и себя самого; отдача себя Богу – эротическим самоуслажденьем; отрицание всего вместе с собою – равнодушием ко всему и утвержденьем в себе. Из смирения тоже рождается гордыня.

Ознакомительная версия.