отличается московский «авва», здесь имеет значение известная установка церковного сознания, которое трагически обрекает на безумное самоутверждение.
Светский богослов. Через этот, если угодно – назовите его «диалектический», момент проходит неизбежно всякое церковное сознание, которое, однако, необходимо ограничивается антитезисом: истина не я, но Церковь или я в Церкви, и церковное нахождение догмата и дает синтез надлежащий.
Беженец. Вы отмахиваетесь от действительности гегелевской схемой – по примеру первоучителя славянофильства А. С. Хомякова. В действительности же налицо у нас беспомощный церковный Протестантизм, отрицающий церковность не догматически, но жизненно, вернее не умеющий реализовать ее в своей собственной жизни. Теперь, при отсутствии железного жезла, пасущего Церковь и ускоряющего «рецепцию» и облегчающего единство церковного самосознания, некоторая внешняя видимость единения поддерживается еще только сравнительной догматической спячкой. В XVII веке возбудился не догматический вопрос, но более посильный московскому обрядоверию вопрос о старых книгах, о перстосложении и прочем. И немедленно получился раскол, которого не могли подавить ни кострами, ни казнями, с которым не могла справиться даже железная рука самого Петра да и других царей. Раскол остается неизжитым и непреодоленным, как гигантский указательный перст бессилия нашего чувства церковности и до днесь. Ведь, в самом деле, не в старых же и новых книгах, не в этом, по существу, архаическом и невежественном вздоре здесь дело, а в том, что нет очевидных никаких сил ни на небе, ни на земле, которые могли бы сокрушить аввакумовское: Православие – это я, а все, что со мною несогласно, будь это Восточные Патриархи, греческая вера, есть поврежденное, ложное учение. И чем напряженнее эта энергия церковности, тем злее, ожесточеннее, упрямее раскол. Вот попробуйте, преодолейте раскол – не уступками и заплатками, компромиссами и ослаблением обеих сторон, словом, не в слабости, но в силе, тогда можете говорить гегелевские схемы. Раскол имеет корни в нашем церковном Протестантизме, вот его истинная причина. Хомяков еще похвалялся, что Протестантизм остановился перед границей русского Православия и не перешел ее. Какое понимание!
Светский богослов. В отношении к русскому расколу дело обстояло совершенно иначе; основной факт здесь тот, что ни один епископ не остался в расколе, а известно, что ubi episcopus, ibi ecclesia [66] и Церковь, лишенная епископа, есть не Церковь, но раскол. Притом в настоящее время раскол рассматривается только как нарушение церковной дисциплины, непослушание; и клятвы 1666 года суть историческое недоразумение, которое должно быть улажено Собором.
Беженец. Правило ubi episcopus, ibi ecclesia решало бы лишь в том случае, если бы епископу или даже их Собору и впрямь принадлежала власть вероучительного авторитета, но этого нет, и потому в Православии нет той силы, власти, авторитета, которым бы можно было сломить раскол, упрямое аввакумовское: Православие – это я. Если на стороне не-Православия, то есть никонианства, оказались все епископы, тем хуже для никонианства. Но такого догмата у Православия все-таки нет, чтобы все епископы в данный момент не могут быть охвачены ересью, если могут быть ею поражены даже Патриархи и высшие сановники Церкви. Ссылаться на то, что Господь этого не попустит, ибо врата адовы не одолеют, неубедительно, ибо нам неведомы пути Господни, и эта ссылка не выход из догматического затруднения. Вот и начинается, с одной стороны, погоня старообрядцев за иерархией, а с другой – обычный бред услужливой эсхатологии: близится конец мира и потому нет уже въяве истинной Церкви – беспоповство на эсхатологической почве. Но попробуйте справиться с этим бредом.
Светский богослов. С бредом надо справляться не доводами, а бромом. С этим средневековьем лучше всего справится да уже и справляется просвещение.
Беженец. «Просвещение» успешно справляется и с Православием, заменяя Символ веры коммунистической программой. А тем не менее нельзя отрицать, что в Старообрядчестве имеется колоссальная религиозная, скажу больше, церковная энергия, оно есть церковное движение, и оно представляет собою симптом православного церковного сознания. Старообрядческий раскол должен быть понят из природы Православия. Согласитесь, что на почве Католичества подобное движение было бы невозможно.
Светский богослов. Что же вы забываете о Протестантизме, которого все-таки – прав Хомяков – нет и не было в Православии. Раскол это религиозное недоразумение, которое будет погашено временем и просвещением. Это плод московского невежества и деспотизма.
Беженец. Между Старообрядчеством и Протестантизмом только внешнее сходство в том, что оба они оказались в бунте против Церкви, но существо их при этом совершенно различно. Протестантизм есть принципиальное, догматическое, сознательное отрицание Церкви, по крайней мере видимой, поэтому он оказывается вне Церкви, это – не раскол, не «схизма», но выхождение из Церкви. Разумеется, ошибочно нам приписывать какой-то иммунитет в отношении к Протестантизму. Разумеется, на большое, глубокое, ученое движение против Церкви, при котором были поставлены и радикально пересмотрены все основные христианские догматы, в России нет и никогда не было сил, русский Протестантизм по сравнению со своим первообразом является слабым, жалким, неинтересным, каковы наши рационалистические секты, штунда и прочее, что, однако, не мешает им быть настоящим протестантизмом, то есть движением против Церкви и из Церкви. Но Старообрядчество-то тем от Протестантизма и отличается, что оно есть церковное движение, хочет быть в Церкви и Церковию, ничего другого и не хочет, и весь спор его с «никонианством» к тому и сводится: где истинная Церковь, истинная иерархия, истинное богослужение? И вот такого спора и такого движения, совершенно очевидно, не могло бы возникнуть в Католичестве. Исторически – потому, что Старообрядчество есть прямое порождение «греко-российства», возможное в душной атмосфере Поместной Церкви, потерявшей сознание вселенскости и возомнившей себя в своей поместности единственной истинной Церковью. Догматически – потому, что в Католичестве не может появиться двух соперничающих и одинаково Православных Церквей, ибо там-то действительно ясно: ibi episcopus (то есть Папа), ubi ecclesia [67], и раскол там неизбежно оказался бы вне Церкви, на положении Протестантизма, секты, ереси. Ибо для католика отрицание власти Папы есть ересь, и даже основная, а у нас на каком же, в самом деле, основании может себе приписать никонианство подлинность, кроме как на том, что в нем осталась иерархия? Но они, старообрядцы, себе австрийскую иерархию раздобыли и, пока ею довольны, в нее верят. Получается видимый абсурд – две поссорившиеся части одной Церкви, как две соперничающие и взаимно друг друга не признающие, не общающиеся Церкви. Это зрелище способно навести на многие печальные размышления на тему о природе нашей церковности.
Светский богослов. Однако в Византии с ее просвещением не было же раскола; это, уж если хотите непременно видеть в нем симптом, то не симптом русского Православия, а русского невежества.
Беженец. Да,
