как это было, например, в эпоху схоластики. Но последние позже уничтожили само основание астрологии и магии, которым были обязаны своим появлением, признав бесплодность питавших их чудесных иллюзий.=
Глава VIII
ТРАНСФОРМАЦИЯ РИМСКОГО ЯЗЫЧЕСТВА
В эпоху Северов религия в Европе, должно быть, предлагала наблюдателю зрелище поразительного разнообразия. Древние местные божества, италийские, кельтские или иберийские, хотя и были низложены, не умерли. Превзойденные чужеземными соперниками, они еще жили в верованиях простого народа, в сельских традициях. Римские боги давным-давно победно воцарились во всех муниципиях и постоянно принимали приношения официального жречества в соответствии с ритуалами понтификов. Но рядом с ними поселились представители всех азиатских пантеонов, и именно на долю последних приходилось самое горячее обожание масс. Новые божества прибыли из Малой Азии, Египта, Сирии и Персии, и ослепительное сияние восточного солнца затмило тихо мерцающие звезды италийского неба. Все эти формы язычества были приняты и сохранялись, даже породив при этом гностицизм с его озадачивающими измышлениями, в то самое время, когда строгий монотеизм евреев по-прежнему удерживал своих приверженцев, а христианство укрепляло свои церкви и утверждало свою ортодоксию. Эти разнородные течения увлекали за собой колеблющийся и сомневающийся ум; совесть со всех сторон осаждали сотни противоположных предписаний. Предположим, что в современной Европе верующие покинули бы христианские храмы, чтобы припасть к стопам Аллаха или Брахмы, следовать наставлениям Конфуция или Будды, соглашаться с максимами шинто; представим себе огромную мешанину из всех народов мира, в гуще которой арабские муллы, китайские ученые, японский бонзы, тибетские ламы и индусские пандиты одновременно проповедовали бы фатализм и предопределение, культ предков и обожествленного правителя, пессимизм и освобождение через уничтожение; при этом все эти жрецы возводили бы в наших городах храмы экзотической архитектуры и совершали в них свои разношерстные обряды. Эта картина, которая, возможно, станет реальностью в будущем, дает нам достаточно точное представление о том религиозном хаосе, в котором барахтался древний мир до Константина.
Решающую роль в трансформации римского язычества сыграли восточные религии, распространившиеся одна за другой. Первой навязала Италии своих богов Малая Азия. В конце Пунических войн на Палатине был установлен черный камень, символизировавший Великую Мать из Пессинунта, но лишь в начале правления Клавдия этот фригийский культ смог свободно раскрыться во всем своем великолепии и бесчинствах. Он ввел в суровую и бесцветную религию римлян чувственную, яркую и исступленную преданность. Получив официальное признание, он притянул к себе и взял под свое покровительство другие иностранные божества, происходившие из Анатолии, и отождествил их с Кибелой и Аттисом, превратившимся во «всебогов». Каппадокийские, еврейские, персидские и даже христианские влияния видоизменили древние обряды Пессинунта, введя в них, вместе с кровавым крещением при жертвоприношении тельца, идеи духовного очищения и вечного искупления. Но этим жрецам так и не удалось избавиться от грубого натурализма, которым сковывала их древняя варварская традиция.
Со II в. до н.э. в Италии вместе с александрийской культурой стали распространяться мистерии Исиды и Сераписа, бывшие ее религиозным выражением, и, несмотря на гонения, они закрепились в Риме, где получили право гражданства от Калигулы. Они не принесли с собой ни развитой теологической системы, так как Египет смог произвести лишь хаотическое нагромождение разрозненных верований, ни возвышенной этики, так как они — то есть александрийские греки — с опозданием покинули стадию нравственного мелководья. Но они познакомили сначала Италию, а потом и прочие римские провинции с древним ритуалом несравненного обаяния, умевшим в своих пышных процессиях и литургических драмах до крайности возбуждать самые разные чувства. Впоследствии александрийские боги официально заверили своих приверженцев в том, что после смерти те будут наслаждаться блаженным бессмертием, в котором, соединившись с Сераписом и участвуя в его божестве телом и душой, они будут жить в вечном созерцании богов.
В чуть более отдаленную эпоху из Сирии во множестве и разнообразии пришли Ваалы. Мощный экономический процесс, имевший место с начала нашей эры и приведший к заселению римского мира сирийскими рабами и купцами, изменил не только материальную цивилизацию Европы, но также ее представления и верования. Семитские культы стали успешными соперниками религий Малой Азии и Египта. Возможно, их богослужение не было таким трогательным, возможно, они не так безраздельно предавались попечению о будущей жизни, хотя и проповедовали оригинальную эсхатологию, но у них было бесконечно более возвышенное представление о божестве. Халдейская астрология, убежденными приверженцами которой были сирийские жрецы, подарила им элементы научной теологии. Она привела их к понятию о всемогущем, вселенском и вечном боге, обитающем далеко от земли выше сферы звезд, в то время как всеми событиями этого мира управляют, в соответствии с бесконечными годовыми циклами, небесные обращения. Кроме того, она научила их почитанию Солнца, лучистого источника земной жизни и человеческого разума.
Научные доктрины жителей Вавилона внедрились и в персидские мистерии Митры, считавшие первопричиной Время, которое отождествлялось с Небом, и обожествлявшие звезды; этот новый культ напластовался на древний маздеизм, не уничтожив его. Таким образом, основные принципы религии Ирана, извечного и часто успешного соперника Греции, проникли на Запад под оболочкой халдейской премудрости. Фундаментальным положением митраистской религии, последнего и высшего проявления древнего язычества, был персидский дуализм. Мир представляет собой арену и цель борьбы между Добром и Злом, Ормуздом и Ахриманом, богами и демонами, и из этого оригинального видения Вселенной вытекает обоснованная и целомудренная мораль: для солдат, находящихся под командованием Митры, непобедимого героя, жизнь — это битва, верующие должны постоянно сопротивляться замыслам адских сил, повсюду сеющих порок. Эта требовательная этика, служащая источником энергии, является той характерной чертой, которая отличает митраизм от всех остальных восточных культов.
Таким образом, каждая из стран Востока обогатила, что мы как раз и стремились показать в этом кратком обзоре, римское язычество новыми верованиями, многим из которых было суждено его пережить. Каков же был результат этого смешения разнородных доктрин, множественность которых была непомерной, а ценность очень неодинаковой? Каким образом сплавились и объединились варварские представления, брошенные в пылающее горнило имперского синкретизма? Другими словами, какую форму приняло древнее идолопоклонство, пропитанное экзотическими теориями, к IV в. н.э., то есть к тому моменту, когда оно было окончательно низложено? Именно это мы и хотели бы здесь попытаться кратко указать в заключение этих очерков.
Все-таки можно ли говорить об одной языческой религии? Не привело ли смешение народов к появлению множества разнообразных расколов? Не порождали ли эти сумбурные потрясения раздробление религиозных направлений, а попустительство синкретизма — приумножение сект? «У эллинов, — сказал Темистий императору Валенту, есть триста способов познания и почитания божества, которое радуется этому разнообразию» {422}. В язычестве культы не умирают насильственной смертью, они угасают после продолжительного
