Все–таки канонизация состоялась. Было 28 тысяч военных, но не было хлеба, и много чего не было подготовлено для удобства паломников. Победоносцев негодовал: на это действо потрачено 150 тысяч рублей! Но самое грустное: канонизация не вызвала воодушевления верующих и не способствовала сближению царя с народом, хотя его самого все же причислили к лику святых.
Затем последовали канонизации патриарха Гермогена (вход во храм в Москве был по билетам), митрополита Тобольского Иоанна (Максимовича) — здесь вообще была одна политическая интрига.
На мирском языке это называется — спекуляция стадными инстинктами. К этому прибегали всегда; наше время — не исключение. Бывшие партийные работники позируют со свечками в руках перед телеобъективами во храмах — не зря же их в народе называют «подсвечниками». Ничего не изменилось с тех пор, когда юрист А. М. Бобрищев–Пушкин писал: «…закон наш предполагает, что у нас верует не личность, а то или другое национально–духовное целое: народ, нация, племя, но на самом–то деле религия все–таки остается религией, и единственным ее вместилищем является в действительности не нация, а отдельное человеческое сердце» [508].
Жаль, что подобные верные рассуждения мы слышим чаще все го не от церковнослужителей. У нас ведь раздаются призывы лишь о народной вере, о племенных традициях.
«…Во имя свободы исповедания веры никто не вправе считать себя свободным от повиновения законам данного государства, не вправе нарушать чьи–либо законные интересы; с другой стороны, в правовом государстве (курсив мой. — А.Б.) столь же несомненно право личности избирать или не избирать какую–либо веру, переходить из одной в другую… Всякие дальнейшие ограничения в этой сфере уже являются посягательством на свободу совести личности…» [509].
Немало внимания мы уделили духовно–историческому фону жизни российского народа. Мы привели тексты законов; мы показали, как эти законы служили орудием инквизиции против христианского инакомыслия. Трудно в наше время чем–то ужаснуть, но есть вполне реальная угроза массовых междоусобиц, которые не будут только словесными. Словесные уже идут; снова батюшки клянут так называемых сектантов, перечисляя их в списке наряду с сатанистами. Дела внутри современного православия не так уж гладки. Духовных проблем в нашей стране много, и не к лицу христианам второго тысячелетия множить грехи; было бы гораздо лучше, если бы совместными усилиями решались наши нелегкие проблемы.
А пока скажем, что гонения и преследования инославных христиан усиливались. При всем несовершенстве Манифестов и Указов 1905 и 1906 гг. в дальнейшем не было лучших законоположений, вплоть до конца самодержавия. Комментировать это — только повторять уже сказанное. Приведем только ряд фактов из архивных фондов.
«Киевский Вестник», 19 октября 1908 г., № 278.
Административно оштрафованы по 50 рублей херсонским губернатором и посажены на две недели под арест в Елисаветграде при полиции шесть женщин евангельских христиан с грудными детьми (курсив мой. — А.Б.). Они и я просим Ваше Высокопревосходительство освободить их, а так же и меня от штрафа, так мы не сделали никакого преступления, а только, беседуя в домашнем кругу, читали Евангелие.
Жена полковника — София Гордова» [510].
«На своих собраниях сектанты производят — надо полагать, неразрешенные начальством — сборы в пользу бедных сектантов. Не призывая прямо «светского меча», харьковские миссионеры довольно прозрачно взывают к нему между строк. «Запретить сектантам собрания, запретите им оказывать помощь своим бедным», — вот о чем в сущности просят миссионеры, прикрывающие свои истинные вожделения хорошими словами о библиотеках, проповедях, «братском, проникнутом истинной любовью, оберегании друг друга». Во все это гг. миссионеры верят очень плохо, а вмешательству светского начальства, запрещением, репрессиям они по–прежнему отдают полную дань уважения…
… Духовный сыск, наказание, запрещения — выше этого не может подняться мысль священников, десятилетиями привыкших опираться в своей религиозной проповеди на поддержку полиции и даже войск» [511].
«Речь», 25 августа 1910 г., № 232
«Никогда никакой церкви не следует бояться врагов. Если Церковь обладает истиной, — а без внутреннего убеждения обладания истиной Церковь не может быть Церковью, — то никакие враждебные силы одолеть ее не могут… Но представим себе, что полномочия духовной цензуры увеличены: они простираются не только на духовную, но и на светскую литературу. Представим себе, что Розанов, Андреев, Мережковский, Горький, а с ними и вся интеллигенция, отлучены от Церкви, что старообрядцы и сектанты опять загнаны в подполье. Что от этого изменится внутри самой Церкви?
Многовековый опыт показал, что зараза боится не столько внешнего карантина, сколько внутреннего. Можно закрыть все границы Российской империи, и все–таки у нас будет холера и чума, потому что источник ее не вне, а внутри России… Но к великой радости врагов и к великой скорби друзей, наша церковная иерархия об этом и не помышляет.
Д.
Философов» [512].
«Русские Ведомости», 2 ноября 1912 г., № 253
«Мы накануне оставления родины тысячами русских граждан, поставленных действующей государственной практикой на положение изгоев, отщепенцев, которые вынуждены после долгих мучений, колебаний и тщетных оптимистических ожиданий выселяться на чужбину. И только потому, что им не желают обеспечить элементарной религиозной свободы… Если переселение это состоится, то Россия сразу может потерять несколько десятков тысяч людей, которые даже их врагами аттестуются как трудолюбивые, выносливые, безусловно трезвые и честные люди» [513].
«Луч», 17 февраля 1913 г., № 31
«Обер–прокурор Св. Синода В. К. Саблер указал, что основные положения, внесенные депутатами (32 депутата внесли предложение об обеспечении свободы совести. — А.Б.) находятся в принципиальном непримиримом противоречии с основными законами о вере. Россия, дескать, государство конфессиональное, и господствующее в нем исповедание — православие, и государство–де не может признать все исповедания одинаково истинными.
…Таковы в общих чертах положения В. К. Саблера. Чернее его не писал и не говорил даже Победоносцев.
…Если бы даже государственная власть стала уверять, что она не принуждает, а только защищает определенное верование, то это была бы простая игра слов: всякая особая защита государством одного верования неизбежно ведет к гонениям на всякое другое» [514].
«Луч», 15 марта 1913 г., № 62
«За несколько последних месяцев закрыто сектантских молитвенных домов: четыре в Одессе (при этом закрытие сопровождалось торжественным молебном союзников), несколько домов в Москве, Екатеринодаре, Никольск–Уссурийске, все сектантские дома в Лифляндской губернии, в ряде сел и деревень Киевской, Подольской, Нижегородской, Харьковской, Воронежской, Таврической, Ставропольской губерний, Терской и Кубанской областей.
Преследованию подвергались сектанты всех толков: баптисты, евангельские христиане, духовные христиане (молокане), свободные христиане, субботники, «новый Израиль» (последняя секта привлекла к себе особое внимание) и другие.
Но репрессиями, конечно, не задушить сектантские течения. Наоборот, история показывает, что преследования только придавали сектантству прочную, спайку.
член Государственной Думы Мат. Скобелев» [515].
«Были в гостях у своего единоверца в Заводе Мотовилиха. После чаепития спели несколько гимнов из «Гуслей» и беседовали на евангельскую тему. Вдруг входят пристав, околоточный и городовые. Начали составлять протокол якобы за нелегальное собрание. Отобрав у нас Евангелие и «Гусли», скрылись. Когда я возвращался домой, думал: за что так с нами обращаются? Вспомнил Манифест Государя Императора, данный 20 июля 1914 года (после объявления войны. — А.Б.), в котором говорится: «В грозный час испытания да будут забыты все внутренние распри» и т.д. Эти великие слова местные власти как бы обходят. Дело пошло дальше. Нас допрашивали в Жандармском Управлении. На вопрос: нет ли у нас чего–либо политического, мы единодушно ответили, что в нашем вероучении нет места такому течению…» [516].
Телеграммы–жалобы из Екатеринославской губернии
«Всех названных проповедников переслали по этапу (1914 год. — А.Б.) через тюрьмы наравне и вместе с ворами и убийцами. Они просили разрешения ехать на свои средства, но в этом им было отказано. Пересылка их из Одессы в Сибирь, в Нарымский край, длилась два месяца. Письма их свидетельствуют об их невыразимых страданиях от голода, холода, грязи, оскорблений и унижений, которые им пришлось пережить.
