Воскресение есть больше чем проявление умершего, который оказывается Существующим. Опыт переживания манифестаций такого рода имелся в человечестве и раньше. Воскресение же касается тела.
Событие того Пасхального утра есть нечто внезапное, как молния. Все четыре евангелиста обходят эту тайну благоговейным молчанием, воздерживаются от всякого высказывания по поводу этого события как такового. Произошедшее воскресение первоначально живет в сознании лишь сверхчеловеческих духовных существ и приходит к человеку сперва как ангельская весть. Уже вечером Пасхального воскресенья она эхом откликается в сознании земных люден; «Господь истинно («ontos», «сущностно») воскрес» (Лк. 24:34). А спустя семь недель, на Пятидесятницу, Петр в своей проповеди не только сообщает слушателям этот факт, но открывает им внутренний доступ к этому Событию, хотя оно и бесконечно превосходит всякое понимание. Между непостижимостью и возможным «уразумением» этого пасхального факта нет никакого «или-или». Человеческому сознанию доступно по крайней мере выйти на стезю, которая, как можно предугадывать, приведет однажды к мистерии, как бы далеко она ни была сокрыта. Эта первая христианская проповедь Петра о Христе вовсе не является апостольски авторитарным сообщением о неслыханном факте, претендующим на беспрекословное приятие. К словам «…Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти» он прибавляет: «потому что ей [смерти. — Р.Ф.] невозможно было удержать Его» (Деян. 2:24). «Потому что… невозможно было по-другому- так не говорят о событии, безнадежно превосходящем всякое человеческое понимание. Так можно говорить, лишь когда имеется хотя бы первоначальное, зачаточное прозрение, но именно прозрение. Петр дает обоснование этому в следующих за словами «Ибо Давид говорит о Нем…» стихах из 16-го псалма (Деян. 2;25) [6]. Этот псалом позволяет заглянуть в душу ветхозаветного праведника, который благодаря силе своей религиозной внутренней жизни приходят к чрезвычайным перспективам надежды. Псалмопевец начинает с того, что он «видел ‹…› пред собою Господа всегда». Из такой жизни в постоянном единении с Богом рождается в его сердце глубокий восторг, который изливается даже и в плоть, где обитает преданная Богу душа: «Даже и плоть моя упокоится в уповании»*. И это «упование» открывает невиданную перспективу: «Ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления. Ты, дал мне познать путь жизни…» (Деян. 2:26–28; Пс. 16:9-11). В том, что Петр читает 16-й псалом, можно, вероятно, увидеть отзвук тех наставлений, какие Воскресший, по Евангелию от Луки (Лк. 24:44), дал ученикам: что «в написанном о Мне» (ta peri emou) они найдут у Моисея, у пророков и — впрямую добавляется — в псалмах. То, что праведник в своем сердце, исполненном религиозной силы, познает уже здесь, в земной жизни, содержит одновременно гарантию будущего, которая позволяет ему надеяться пронести душу и тело невредимыми через смерть. Таким образом набожный человек вступил на путь, ведущий в конечном итоге к воскресению. То, что начинается в духовном средоточии его сердца, его «я», таит в себе силу, которая когда-нибудь скажется на душе и теле. Там, где есть хотя бы только предвосхищение этого, с полным правом может быть сказано о воскресении Христа: «потому что ‹…› невозможно было» иначе.
Петр хранил в душе и другое приуготовление к Пасхальной мистерии: ему выпало на долю присутствовать при событии преображения Христова. Вместе с двумя другими избранными учениками он был свидетелем, как Лик Христа просиял, словно солнце (Мф. 17:2), и как воссиявший свет Славы разлился на одежды Его. Это излучение света возникло из внутреннего события — из молитвы Христа (Лк. 9:28, 29) [7]. Интенсивное внутреннее переживание молящегося, лучась из духовно-душевного начала, в конце концов охватывает и телесность. «Metemorphothe»- он «преобразился», говорят Матфей (17:2) и Марк (9:2). Это еще не окончательное преображение, но уже несомненная часть пути [8], что завершается Пасхальной мистерией, которая прямо упоминается, когда они сходят с горы. Христос велит трем ученикам: «Никому не сказывайте о сем видении (horama), доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых» (Мф. 17:9; Мк. 9:9). Пережитое не должно быть «заболтано». Намеренно сохраненное в молчании, оно способно сильнее сказаться в душе, покуда из такого безмолвного сберегания и душевного движения не родится на Пасху как зрелый плод первое предчувствие-понимание воскресения, которое к Пятидесятнице разовьется до прозрения: «потому что ‹…› невозможно было» иначе.
То, что воскресение при всей его молниеносной внезапности не является «чудом» по ту сторону всякого прозрения, но есть завершение предшествовавшего ему познаваемого процесса, видно и из слов Христа, обращенных к Марфе, cестрe Лазаря, которая смиренно сослалась на ожидаемое воскресение мертвых на Страшном суде. Сказанное Христом делится на три части. Сначала: «Я есмь воскресение и жизнь» (ffti. 11:25). Тем самым Христос говорит: «Воскресение, о котором ты до сих пор слышала как о чем-то очень далеком, — оно уже сейчас во Мне». Христос уже сейчас, еще ВО время своей земной жизни, чувствует в своей душе, в своем «Я есмь» потенцию воскресения. То, что Он каждодневно ощущает в своей душе во время своего пребывания ни земле как постоянную соединенность с Богом, гарантирует — Ему воскрешающую силу. Небесное Его сознание и в пору Его соединенности с «sarx» не угасает, оно сохраняется: ОМ может сказать ученикам: «Я живу, и вы будете жить» (Ин. 4:19), ведь это означает: «Высшее сознание пока еще не действует в вас». О духовно непробужденных Он может говорить как о «мертвых», которые должны погребать своих мертвецов. В Его душе воскресение живет уже сейчас.
Все это подводит ко второй части высказывания: «Верующий в меня, если и умрет, оживет». Человек, открывающийся тому, что в «Я есмь» Христа является воскресением и жизнью, тем самым, конечно, еще не отнимается от смертного рока. Он тоже должен однажды умереть, только умрет он. иначе. Он пронесет возникшую в нем высшую жизнь сквозь смерть. И прежде всех — это сам Христос. Умирающий знаёт, что Он ныне же будет в раю (Лк. 23:43). Покинув тело, Его душа, светлая, как солнце, и в полном сознании своего «я», пройдет через царство мертвых, где сможет стать заступницей других умерших, чье сознание находится в упадке, почему они и воспринимают мир иной как «ад», — заступницей, которая поможет им встать… Некоторые исследователи полагали, что представление о бытии в «раю» противоречит другому представлению — о мире теней, подобном аду, где пребывают «находящиеся в темнице духи» x, которым, как гласит Первое послание Петра (1 Петр. 3:19; 4:6), умерший Христос проповедовал Евангелие. Никакого противоречия нет, если понимать под «раем» и «адом» не какие-то местности в их внешней данности, а образное выражение для состояния сознания. Именно потому, что Христос пребывает после смерти в «райском» состоянии, Он может излучать сияние своей души и духа тем усопшим, которые, лишившись плоти, находятся в темном «адском» состоянии.
Греческое слово «Гадес» («ад») соответствует еврейскому «шеол», которое также обозначает мир теней и как «нижний мир». Распространенная ныне критика «трехступенного образа мира» античности как примитивного носит довольно поверхностный характер, поскольку мало учитывает, что для людей ранних эпох сверхчувственное и материальное пронизывали друг друга намного интенсивнее. Внешний пейзаж с его особыми очертаниями и «настроением» мог переживаться как «ландшафт души». В созерцании мрачного «безотрадного» пейзажа внутреннему зрению могло открываться соответствующее состояние души, принадлежащее само по себе к иной плоскости бытия. В этом же роде можно было бы понять и по достоинству оценить якобы крайне суеверное представление, согласно которому некое географическое место рассматривалось как вход в царство мертвых. Образ призрачного нижнего мира — царства мертвых — глубоко правомерен. Сойдя при рождении из духовного царства света на землю, душа, быть может, жизнь свою на земле провела так, что, подавленная жизненными обстоятельствами, более или менее забыла о своем вышнем происхождении. В смерти, лишаясь телесности, она, так сказать, подвергается принудительной «репатриации», но она во многом успела утратить свою способность воспринимать духовный мир. Сколь бы ярко ни сияло духовное солнце — тот, у кого нет глаз, все равно ходит во мраке. Иными словами, плохо прожитая и оборванная смертью земная жизнь отбрасывает тень и по ту сторону бытия, вставая заслоном между духовным солнцем и умершим. Инобытие, затененное закончившейся; земной жизнью, и есть ад, мир «духов в темнице», по выражению Первого послания Петра, униженное бытие, где душа после оставления плоти лишилась свободного самоопределения, которым располагала на земле; с другой же стороны ей еще не открыто восприятие вышнего мира и деятельность в качестве духа среди духов. Мы еще вернемся к теории «окончательной, полной смерти»; для начала нам достаточно утверждения, что в соответствии с раннехристианскими воззрениями слова «если и умрет, оживет» в высочайшем применимы к самому Христу. Со смертью на кресте Его духовно-душевное начало не угасло, но в высшей Жизненности пребывало в царстве мертвых — от полудня Страстной пятницы до Пасхального утра. В тиши Страстной субботы замирает Страстная пятница и приуготовляется уже воскресенье Пасхи. И как смерть на Голгофе — окончательное закономерное следствие нисхождения во плоть — потрясает землю (Мф. 27:51), так и на рассвете Пасхи земля сотрясается вновь (Мф. 28:2). События в царстве лишившихся плоти происходили, когда Иерусалим покоился в глубокой тишине субботы (Лк. 23:56). Землетрясение в Пасхальное утро возвещает, что теперь снова произошло нечто качающееся самой земли.
