Вернемся к тем словам, что были сказаны у гроба Лазаря: «Я семь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет». И вот за этим следует третья, заключительная фраза: «И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек» (Ин. 11:26). Это еще выше, чем «жизнь в смерти». В венчающей ее концовке речь Христа возвышается до величайшего щедрого обетования «вовеки невластной отныне смерти». Носитель высшей жизни не только «умрет иначе» — «умрет во Христе», как это осуществил своей кончиной первый христианский мученик Стефан (Деян. 7:55–60), — он не только иначе пройдет сквозь смерть, но смерть как таковая однажды упразднится. Как грехопадение имело своим следствием телесную смерть, так же и окончательным следствием преодоления греха является изгнание смерти из тела. «Последний же враг истребится- смерть» (1 Кор. 18:26). Тогда земное тело, понудившее Павла исторгнуть скорбный вопль: «Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Род 7:24), не только будет пронизано духом, как это произошло при преображении Господа, но в полном смысле этого слова «одухотворено».
Земное тело есть орудие, помогающее человеку прийти к Осознанию собственной личности. Грехопадение окрашивает это самосознание эгоизмом, а земное тело обрекает смерти. В том виде, каково оно есть, тело еще не может служить орудием истинного «я». «Мое» тело лишь в. ничтожной степени действительно «мое», оно несет в себе наследственные признаки предков. Только в более или менее ограниченной степени человеческое тело становится истинным выражением собственно личности. Также и Христу пришлось принять тело со всеми наследственными характеристиками, но, поскольку Он жил в нем как великое самоотверженное «Я есмь», Он все больше овладевал им с помощью духа. На Тайной вечере Он имел полное право сказать «Мое» тело, «Моя» кровь. Именно поэтому Он мог целиком распоряжаться истинно Своим и в самоотвержении целиком отдавать его: «Примите». Отдавать можно только из собственного. У Христа «Я» и «Мое» вновь обретают свой истинный облик. Здесь это не выражение эгоистического обладания, но как раз основа самоотверженного приношения. И это тело, которое Христос уже пронизал Собою и одухотворил, теперь, благодаря великой мистерии преображения, свершающейся в Пасхальное утро, окончательно становится «Его» телом: законченным орудием, полностью подходящим для существа Его «Я».
Тело воскресения преобразовано из земного тела. Без него оно бы не возникло. Здесь имеет место непрерывность, выражение которой мы видим в стигматах (Ин. 20:20, 27). У Луки в повествовании о Пасхе особо подчеркивается, что речь идет не о явившемся «духе» умершего (Лк. 24:37), как поначалу думали ученики. Такие явления были во все времена. Здесь же речь идет о другом. Воскресший показывает им свои «руки и ноги», дабы они увидели, что «это — Я Сам» (Лк. 24:39), «ego eimi autos» — наиболее сильная формула самоотождествления «я». Эта я — самость раскрывается и действует в форме человеческого тела, которое, в отличие от тела животного, только и обладает в строгом смысле слова руками и ногами. В дальнейших стихах говорится даже о «плоти и костях», которых «не имеет» дух, лишенный тела. Итак, плоть — «sarx». Здесь не может быть и речи о чем-то грубо вещественном, поскольку тело воскресения проходит сквозь закрытые двери (Ин. 20:19), может быть зримым и снова становится невидимым для учеников (a-phantos) (Лк. 24:31). Но слово, которое в синоптических Евангелиях только здесь употребляется в отношении самого Христа, чрезвычайно, но указывает на соединенность с «носимым» вплоть до смерти телом Иисуса. Так же обстоит и с «костями», человека по форме и структуре представляет собой удивительнейшее образование, которое, благодаря метериальным веществам, лишь становится зримо, но, как таковое, есть божественный мыслеобраз. Земное вещество отпало, взору же учеников на время делается видим духовно явленный облик. То, что апостолы воспринимают как «пищу» Воскресшего (Лк. 24:42, 43), опять-таки указывавший телесность, причем мы оставляем открытым вопрос, идет ли здесь речь о видении образа или о чем-то вроде деметерилизации. Ведь еда и питье для апостолов в их совместной жизни с Учителем всегда были чем-то большим, нежели обычный прием пищи.
Здесь надо учитывать, что тело, которое гарантирует соединенность и самостность, только что прошло через преображение, через изменение, превосходящее всякое понятие. То, что Павел говорит о теле воскресения, на которое уповает человек: что «плоть и кровь» — не преобразившись — «не могут наследовать Царствия Божия» (1 Кор. 15:50), что «тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему — облечься в бессмертие (athanasia)» (1 Кор. 15:53) и тогда будет «поглощена смерть победою» (1 Кор. 15:54), — все это уже в утро Пасхи происходит с телом Христа. Для человека это лишь отдаленная цель — «в последний день», эона, — но Христос для Своей личности достиг этого «теперь уже», в день Пасхи, величественной поступью Бога пройдя в предшествовавшие три дня тот промежуток времени, который еще отделяет человека от дня Страшного суда. Пасхальное воскресение есть не что иное, как часть Страшного суда, своего рода прививка грядущего эона — нашей эпохе. Здесь поистине «грядущее уже началось». Этот факт столь уникален и огромен, что, если мы хотим ближе узнать его, мы должны, по выражению Шеллинга, «припасть к нему сердцем». «Ибо без сердца здесь, конечно, нельзя, ввиду огромности предмета» («Философия Ояфовения», 24-я лекция).
Вознесение Христа было подобно молнии, сверкнувшей в Пасхальное утро, однако оно подготавливалось в тиши всеми предшествовавшими событиями: внутренней жизнью воплощенного в земном теле Христа, событиями Великого четверга и Страстной пятницы и тем, что в Великую субботу осуществилось в царстве мертвых. И после решающего Пасхального утра тоже произошло некое дальнейшее развитие событий, благодаря которому Рожденный из смерти утверждается в дальнейшем бытии. В Пасхальное утро все это еще так хрупко, что не может пока вынести охвата человеческим пониманием. «Noli me tangere!» — «Не прикасайся ко Мне!» — говорит Христос Магдалине. Но неделю спустя при встрече с сомневающимся Фомой все уже обстоит совершенно по-другому (Ин. 20:17; 20:27). За словами «Не прикасайся ко мне» идет обоснование: «ибо Я еще не восшел к Отцу Моему». Далее в тексте употребляется настоящее время: «восхожу к Отцу Моему…» Таким образом, Он уже на пути, который ведет Его к Отцу. Когда Иисус потом, неделю спустя, предлагает Фоме прикоснуться к Нему, «понять», «потрогать» Его, то, по-видимому, какую-то часть того пути, на который Он вступил в Пасхальное утро, Он уже прошел. Отец несет в себе глубочайшие и последние силы мира — «Отец Мой более Меня». Идя по пути к Отцу, Воскресший все более пронизывает новорожденное тело воскресения этими глубочайшими и последними силами, делает это тело все более «сущим». Иоанн не описал в своем Евангелии процесс вознесения через сорок дней после Пасхи, но словами Пасхального утра «восхожу к Отцу Моему» указывал на некий процесс, который завершился собственно в день вознесения.
Вознесение, как оно описано у Луки, выглядит в первый момент как удаление Христа от ближних Его. Христос поднимается в небо и исчезает в облаках. Опять-таки и здесь христианскому познанию не надо пугаться возражения по поводу устаревшего «трехступенного» образа мира. «Разверзание» небес при крещении в Иордане не было внешним событием, которое мог наблюдать каждый. Только Иисус и Иоанн «видели» его. И все же происходило это не в воображении, а было прозреванием истинного образа, берущего свой образный материал из внешних явлений мира. Светлый просторный купол небес, поначалу чисто оптическое впечатление, дает образ, в который облекается духовное видение. В нем заявляет о себе объективный факт, что духовное существо, прежде обитавшее в вышних сверхчувственных мирах, теперь выходит из этого состояния и перемещается в своем бытии в область земли. Нисшедший — это выражение очень точное — завершил свой путь во плоти, «sarx», и вырвал у этой «sarx» преображенной- духовное, «пневматическое», тело воскресения. Это свое земное приобретение Он теперь возносит в небеса, чтобы вплести его в вышние миры. Послание к Евреям изображает, как Прошедший через Голгофу возносит свое жертвенное деяние в Святая Святых небес… Обитатели высших миров до тех пор жили вне опыта смерти, который Можно обрести только в человеческом земном теле. Гёльдерлин способен был в духе древних греков обратиться к этим обитателям небес: «Витаете в горнем свету…»; и тем болезненнее он ощущает контраст — «нам суждено» [9];. Все это стало иначе благодаря вочеловечению Христа. Явившись из пределов по ту сторону человеческой греховно» судьбы, Он добровольной жертвой приобщился к человечеству, ибо принял в свою божественную душу опыт Смерти, «вкусил смерть» (Евр. 2:9). С тех пор в небесном мире имеется «Агнец как бы закланный» (Откр. 5:6) — Бог с крестными ранами. Благодаря этому в небесный мир со стороны земли было внесено нечто прежде в нем не существовавшее. Деяние Голгофы могло быть совершено только на земле. Первое Послание Петра прямо говорит, что «желают приникнуть ангелы» к пониманию того, что произошло вследствие деяния Христа (1 Петр. 1:12). Апокалипсис Иоанна возвещает, наполняя древнее речение Исайи (Ис. 65:17) Христианским содержанием, не только о грядущей «новой земле», но и о «новом небе» (Откр. 21:1; ср. также: 2 Петр. 3113). Вышние миры ангельских царств приобретают нечто Новое благодаря тому, что может лучиться с земли ввысь, они обновляются и омолаживаются тем, что возносит к ним Христос. Это включение в вышние миры тела воскресения, рожденного на земле из смерти, становится фоном, на котором разворачивается образ вознесения.
