мнение» [345]. Она же спрашивает других женщин: «Кто из подруг, которые здесь присутствуют, дерзнет пойти ночью, чтобы наблюдать за гробом (τολμᾷ κατόπτις ἔννυχος τύμβῳ μολεῖν)?» [346] Мария Магдалина, откликаясь на эту просьбу, решается и идет ко гробу первой [347], но Богородица говорит, что последует за ней [348]. Когда ангел возвещает женщинам о воскресении, Мария Магдалина говорит Богородице: «Ты увидишь Его, как я думаю, раньше других (Ὄψει γε θᾶττον, ὡς ἐγᾦμαι, πλειόνων)» [349]. Воскресший Христос появляется на сцене, приветствуя обеих женщин словом: «Радуйтесь». Но с Ним разговаривает Богородица [350], тогда как Мария Магдалина потом обращается к Богородице, замечает стоящего у гроба прекрасного юношу и вступает в диалог с ним [351]. Затем она по его повелению бежит возвестить апостолам о воскресении Христа [352], а Марии после хоровой интерлюдии является ангел, которого Она из-за темноты не сразу узнает и принимает за одного из «единомышленников» (συμφρονῶν) [353]. Она спрашивает, вышел ли Ее Сын из ада, и ангел рассказывает Ей о том, как это произошло [354].
Один из лейтмотивов произведения — сошествие Христа во ад после Его смерти на кресте. Этот сюжет отсутствует в канонических Евангелиях, но известен из апокрифического «Евангелия Никодима» [355]. Сюжет возникает в разных контекстах и в устах различных героев. Обращаясь к Христу, Богородица спрашивает Его: «Сын Царя всех, как смерть прародителей ныне ведет Тебя в жилища ада?» [356] В другом месте Богородица восклицает: «О, Сын Вседержителя, сколь многие страдания причинил Ты душе Моей и пока был жив, и когда сошел во ад» [357]. В уста Богородицы поэт вкладывает и следующий монолог:
Ты нисходишь, возлюбленное Чадо, в жилища ада,
чтобы скрыть Себя в убежище, в котором Ты хочешь сокрыться,
но, сходя в мрачную пещеру Аида,
Ты ввергаешь в ад горчайшее жало [358].
Ты нисходишь в ущелье мертвых и к вратам тьмы,
желая осветить и озарить род [человеческий],
воскресить же Адама, отца смертных,
ради которых Ты, восприняв, носишь [на Себе] образ смертного [359].
Ты сходишь в глубоко-мрачную тьму ада,
приняв смерть от врагов, Матерь же оставив несчастной.
Но благоволение Отца умертвит Тебя,
чтобы принести спасение прочим.
Благость Отца привела Тебя к смерти.
Горький плач! Земля Тебя, Чадо, принимает,
сходящего к мрачным вратам Аида,
чтобы пронзить ад острейшей стрелою.
Ибо Ты один нисходишь туда,
чтобы взять [с Собою] мертвых, а не [чтобы быть] взятым мертвыми,
и чтобы избавить всех, ведь Ты один свободен.
Ибо Ты единственный человек, способный [на такое] мужество,
Ты один страдаешь за естество смертных.
Но борения, которые Ты выдержал, ныне окончились,
и Ты одержал победу над сопротивными,
силой обратив в бегство ад, змея и смерть…
Похитив [из ада] род [человеческий], Ты тотчас выйдешь со славою,
о, Царь, бессмертный Царь, оставшись Богом,
но соединив со Своим образом человеческое естество.
А ныне нисходишь Ты в жилища Аида,
стремясь осветить и озарить мрак [360].
Сошествие во ад. Фреска. 1191 г. Церковь Святого Георгия, Курбиново, Македония
В последующей восточно-христианской литургической традиции появится целый ряд произведений, посвященных плачу Богородицы над умершим Христом. В одном из кондаков Романа Сладкопевца (VI век), посвященном этой теме, имеются прямые заимствовании из трагедии «Христос страждущий» [361]. Некоторые сочинения на эту тему, такие как «Канон на Плач Пресвятой Богородицы» Симеона Логофета (X век), войдут в богослужение Православной Церкви.
Однако уникальность трагедии «Христос страждущий» заключается в том, что в ней мы имеем дело не с литургической поэзией, а с произведением для театра [362]. По языку и стилю оно очень далеко отстоит от произведений христианской богослужебной поэзии IV и последующих веков.
Трагедия завершается молитвой Христу [363], перетекающей в молитву, обращенную к Богородице [364]. В этом можно было бы увидеть косвенное указание на то, что трагедия создана позже IV века. Однако практика молитвы Богородице была известна Григорию, что явствует из Слова «В похвалу священномученику Киприану». Поэтому нет ничего удивительного в том, что молитва Богородице завершает трагедию «Христос страждущий».
Святитель Григорий Нисский был младшим братом Василия Великого и считал себя продолжателем его дела: некоторые произведения Григория Нисского задуманы как продолжение недоконченных произведений Василия. В частности, трактат «О сотворении человека», содержащий изложение христианской антропологии, является продолжением «Бесед на Шестоднев» Василия Великого, а обширный трактат «Против Евномия» — продолжением одноименного трактата Василия.
Григорий Нисский. Мозаика. 1037–1045 гг. Собор Святой Софии, Киев
Из трех Великих Каппадокийцев Григорий Нисский был самым плодовитым: его литературное наследие чрезвычайно обширно и разнообразно. Он автор экзегетических трактатов, в которых активно использует аллегорический метод толкования, унаследованный от Оригена. Как догматист он стоял на тех же позициях, что и Василий Великий и Григорий Богослов, опровергая евномианство и защищая единосущие Отца, Сына и Святого Духа. В «Большом огласительном слове» Григорий в систематическом виде излагает основные догматы христианства — о Троице, о Боговоплощении и Искуплении, о таинствах Церкви. Григорию принадлежит большое количество сочинений нравственного и аскетического характера, в том числе о девстве и о христианском совершенстве.
Вслед за Григорием Богословом Нисский святитель несколько раз в своих сочинениях употребляет термин «Богородица». Говоря об отколовшихся от общения с Церковью сообществах, Григорий восклицает: «Разве кто из нас осмелился назвать Святую Деву Богородицу человекородицей (ἁγίαν παρθένον τὴν θεοτόκον ἐτόλμησέ τις ἡμῶν καὶ ἀνθρωποτόκον εἰπεῖν), как слышим, дерзко называют ее некоторые из них?» [365] По его словам, «в Богородице Марии царствовавшая от Адама даже до Нее смерть (Рим. 5:14), когда приступила и к Ней, преткнувшись о плод девства, словно о камень, сокрушилась о него» [366]. В библейской Мариам, сестре Аарона, Григорий видит прообраз «Богородицы Марии» [367]. Однако в большинстве случаев, говоря о Ней, именует Ее «Девой» или «Марией».
Как и Григорий Богослов, Григорий Нисский упоминает о Деве Марии преимущественно в двух контекстах: при изложении учения о двух природах Иисуса Христа и раскрывая тему девства.
Рождение Христа от Девы является для Григория незыблемым вероучительным постулатом, частью Символа веры. В «Большом огласительном слове», предназначенном для произнесения перед готовящимися
