— да не будет оболгано смешение! [318]
Укрощение бури. Фреска. XIV в. Монастырь Грачаница, Сербия
Учение о двух сынах в V веке инкриминируют Несторию, которому так и не удастся доказать, что подобное обвинение в его адрес неосновательно. Знаменательно, что христологические прозрения Григория и его богословская терминология, по сути, предвосхитили споры V века, в том числе споры вокруг термина «Богородица». Как известно, Несторий отвергал этот термин на том основании, что «Мария не родила Божество». За полстолетия до III Вселенского Собора 431 года, осудившего Нестория, Григорий Богослов вынес свой суд по поводу мнений, которые лягут в основу его учения:
Кто не признает святую Марию Богородицей, тот лишен Божества. Кто говорит, что, как через трубу, прошел [Христос] через Деву, а не образовался в ней божественно и человечески — божественно как [родившийся] без мужа, а человечески как [родившийся] по закону чревоношения, — тот тоже безбожник. Кто говорит, что [в утробе Девы] образовался человек, а потом уступил место Богу, тот осужден… Кто вводит двух сынов — одного от Бога Отца, а другого от Матери, а не одного и того же, тот пусть лишится усыновления, обещанного правоверным. Ибо две природы, Бог и человек… но не два сына и не два Бога… Кратко говоря, в Спасителе есть одно и другое… но не Один и Другой — да не будет! [319] Ибо одно и другое едино в смешении — Бог вочеловечился, а человек обожился… Кто говорит, что [Божество во Христе] действует по благодати, а не сопряжено и не сопрягается по естеству, тот пусть останется лишенным лучшего действия, но пусть наполнится противным. Кто не поклоняется Распятому, тот да будет анафема и да причтется к богоубийцам! Кто говорит, что Христос совершенствовался посредством дел и что Он или после Крещения, или после Воскресения удостоен усыновления… да будет анафема… Кто говорит, что плоть сошла с неба, а не взята от земли и от нас, да будет анафема! [320]
В этом тексте перечислены христологические воззрения, которые все впоследствии будут осуждены Церковью. И первым упоминается отвержение имени «Богородица» применительно к Деве Марии. Нельзя не подивиться богословской зоркости Григория, сумевшего диагностировать опасные уклонения от православной христологии задолго до того, как они стали предметом болезненных споров. Четко определив границы, вне которых богослов рискует впасть в ересь, Григорий создал свою собственную сбалансированную и гармоничную христологическую доктрину. Не случайно отцы III и IV Вселенских Соборов обращались к его писаниям, видя в них образец чистого и неповрежденного православного учения о двух природах во Христе.
Для Григория исповедание Марии Богородицей является одним из незыблемых постулатов Символа веры, как и исповедание того, что целью рождения Христа от Девы является обожение человека:
Веруй, что Сын Божий — предвечное Слово, рожден от Отца вневременно и бесплотно, и Он же в последние дни родился ради тебя и Сыном Человеческим, произошедшим от Девы Марии, неизреченно и нескверно, — ибо нет никакой скверны, где Бог и откуда спасение, — что Он всецелый Человек, Он же и Бог, ради всего страждущего человека, дабы всему тебе даровать спасение, разрушив всякое осуждение греха, бесстрастный по Божеству, страждущий по воспринятому человечеству, настолько же для тебя человек, насколько ты через Него делаешься богом [321].
Рождение Бога от Девы, по словам Григория, является тайной, недоступной человеческому уму:
Когда же человек оказался поражен древом познания,
и зависть напала на все наше естество,
как удобоуловимое и подвергшееся осуждению,
тогда, чтобы низложить превозношение зависти
и воссоздать поврежденный образ,
Божие Слово рождается для нас, ибо в чистой Деве
зачинается и происходит на свет Бог,
всецелый Бог и Человек, спасающий всецелого меня,
Сын, и умосозерцаемый и видимый…
Что значит рождение Бога от Девы?
Как сошлись воедино далекие естества?
Это тайна; но как представляется мне,
малым умом измеряющему то, что превыше ума,
очистительный Дух сошел на Деву,
а Слово Само Себе создало в Ней человека… [322]
Выражение «всецелый Бог и Человек, спасающий всецелого меня» следует понимать в контексте полемики Григория с ересью Аполлинария. Этот лаодикийский пресвитер учил, что у Христа было человеческое тело, а вместо ума и души было Слово Божие. Таким способом он пытался объяснить соединение во Христе божественной и человеческой природ. Однако, отрицая наличие человеческой души и ума в воплощенном Слове, Аполлинарий отрицал полноту человеческой природы во Христе. От зоркого богословского взора Григория это не укрылось, и он в учении Аполлинария диагностировал опасное уклонение от учения об обожении всецелого человека воплотившимся Богом: если не весь человек воспринят, то «не весь и спасен, хотя весь пал и осужден за преслушание Первозданного» [323]. Нарушив заповедь Божию в раю, человек пал прежде всего умом, и именно ум как образ Божий оказался в нем поврежденным; следовательно, ум падшего человека в наибольшей степени нуждается в исцелении. По Аполлинарию же, спасена только «половина» человека, только тело [324].
Одной из тем, к которой Григорий неоднократно возвращался, была тема девства. Как мы уже говорили в связи с Киприаном Карфагенским, защита девства была необходима для ранней Церкви, поскольку девство было явлением новым для языческого мира: идея девства как добровольного воздержания от супружества требовала специальной апологии. Многие отцы и апологеты ранней Церкви восхваляли девство, в том числе Климент Римский, Игнатий Богоносец, Афинагор Афинский, Ориген, Климент Александрийский, Тертуллиан, Мефодий Патарский. Однако совсем не всегда, говоря о девстве, раннехристианские авторы упоминали Деву Марию.
Так, например, перу Киприана Карфагенского принадлежит один из первых христианских трактатов о девстве. Он называется «Об одежде девственниц», и в нем Киприан развивает мысли Тертуллиана из его трактата «О поощрении целомудрия». Но Деву Марию в этом трактате Киприан не упоминает ни одним словом.
Это сближает его с другим автором, Мефодием Патарским, чья богословская деятельность приходится на конец III и начало IV века, автором трактата «Пир десяти дев». По форме трактат представляет собой подражание диалогу Платона «Пир», по содержанию — развернутую апологию девства, которая вкладывается в уста десяти героинь произведения. В качестве примеров девства приводятся Иисус Христос и апостол Павел, но о Деве Марии, опять же, не говорится ни слова.
Григорий Богослов затрагивает тему девства в своих проповедях и посвящает ей несколько стихотворений. В «Слове о любви к бедным» он говорит: «Прекрасны чистота
