систематической официальной ревности к вере. Политическое изъятие номинального арианства на Западе вновь доказало, что и здесь ортодоксия, в конце концов, восторжествовала благодаря тому, что она привлекла на свою сторону не только инстинкты многобожия, но и интересы монархии.
Знаменательно, что изгнанное из пределов империи арианство процветало в варварских странах, где одно время существовала как будто некоторая свобода мысли. Если ревностной защите афанасиевского вероисповедания такими правителями, как Феодосий, можно найти какое-либо разумное объяснение, то, вероятно, только одно: такие правители понимали, что как раз самая нелепая догма лучше всего согласуется с дисциплиной и, наоборот, дух, склонный рационализировать религию, обнаружит меньше готовности к политическому послушанию.
Помимо того, низшее духовенство тринитариев в Испании также считало выгодным для себя, как для иерархии, привести своих арианских учителей в ортодоксальную веру. Во всяком случае торжество ортодоксии шло рука об руку не только с умственным разложением и нравственным параличом, но и с распадом империи.
Постоянным законом развития богословия было то, что всякая вспышка разума подвергалась анафеме, как ересь, и что догмы тем скорее оказывались ортодоксальными, чем они были нелепее. Ереси, уклонявшиеся в язычество или многобожие, как, например, ересь коллиридианок в Аравии (IV в.), которые поклонялись Марии, как богине, и приносили ей в жертву хлебы (коллириды), как их матери приносили их Астарте, мало чем рисковали: их ереси шли в направлении к ортодоксии. Другое дело — более здравые ереси.
В конце IV в. мы встречаем в Италии монаха Иовиана, который выступал против аскетизма, стремился к разумной морали и разъяснял, что Мария перестала быть девой, произведя на свет Иисуса. За эти преступления он был осужден церковными соборами, наказан плетьми и сослан на уединенный остров.
Несколько позднее Вигиланций, галльский пресвитер, рискнул воспротивиться возрастающему почитанию реликвий молитвам, обращаемым к святым, употреблению церковных свечей, бдениям и паломничествам и критиковать некоторые ходкие чудеса. Но Иероним так свирепо его одернул, что ему пришлось замолчать, чтобы сохранить жизнь.
Ни один из руководителей церкви не замолвил слова в пользу обоих реформаторов: Амвросий и Иероним оба осудили Иовиана; а отповедь Иеронима Вигиланцию являет собой редкий образец нового вида умственной злобы, созданной религией. В этом отношении человечество сделало несколько шагов назад к еврейству.
Еще позднее ожесточенную оппозицию со стороны ортодоксии во главе с Августином вызвала ересь Пелагия, тоже на Западе. Пелагий (имя это — вероятно, грецизированная форма бриттского имени Морган) и ирландец Целестий, бывшие монахами в Риме около 400-410 гг., выдвинули систему аргументов против идеи человеческой испорченности, предопределения и спасения посредством благодати; они отрицали осуждение некрещеных младенцев и добродетельных, но не крещеных, взрослых; они отвергали библейское учение о том, что Адам умер оттого, что согрешил, и что он передал свой грех потомству; наконец, они проповедовали относительно разумную этику. Бежав из Рима при нашествии Алариха, Целестий направился в Карфаген, а Пелагий на Восток.
Первый был осужден Карфагенским собором (412), второго некоторое время защищали против нападок, но потом его тоже осудили. После этого полустертые следы пелагианизма (главным образом в виде колеблющегося полупелагианизма, согласно которому бог предустановил лишь добро, а зло он только предусмотрел) были, если не считать арианства, единственными признаками духа критической мысли на Западе, вплоть до первых проблесков средневекового ренессанса.
На Западе, надо заметить, самопроизвольно возникавшие ереси обращались к вопросам поведения и морали, частью следуя в этом отношении традиции римлян, интересовавшихся вопросами нравственного поведения, частью выражая этим свойственный варварам здравый смысл. Такие мысли были чужды христианам, их порицали такие изворотливые теологи, как Августин, опиравшийся несомненно не только на среднее послушное священство, но и на тех, кто понимал, что доведенные до логического конца принципы Пелагия положили бы конец, с одной стороны, всей схеме христианства, а с другой стороны — понятия о всемогущем боге.
Такие способные рассуждать богословы понимали точно так же, что догма Августина о предопределении и благодати кладет конец человеческой ответственности за свои поступки; на этом безуспешно настаивали некоторые пелагиане. Но нелепая догма больше всего подходила к функциям церкви и ее финансовым интересам и потому она и утвердилась в церкви.
На Востоке, где, хотя и Пелагий с его практическим рационализмом нашел себе сторонников, возникавшие самопроизвольно ереси, как мы видели, занимались обычно только абстрактной догмой, как в ересях Праксея, Савелия, Павла Самосатского, Ария и гностиков. Если в них осталось кое-что от критической мысли, то она шла по пути, предуказанному древними греческими диалектиками.
Аерий, поднявший в IV в. в Малой Азии агитацию против епископата, постов, молитв об умерших и церемонии заклания агнца на пасху, составляет исключение среди еретиков; господствующей была тенденция догматическо-диалектическая. В V в. Феодор из Мопсуестии, плодовитый писатель, учил в соответствии с разумом, что большинство пророчеств ветхого завета, применяемых ортодоксами к Иисусу, относится к событиям дохристианской истории. Само собой разумеется, это было принято, как ересь. Но главными новыми ересями этого периода были ереси несториан и монофизитов.
Несторий, епископ константинопольский, ученик Федора, но ревностный гонитель ересей, вмешался в перешедший во вторую стадию бесконечный спор о природе Христа. Во второй половике IV в. Аполлинарий, епископ Лаодикейский, сильный противник арианства, утверждая, что догма о богочеловеке — чудовищна, учил, что у Иисуса не было человеческой души (или ума, в отличие от чисто животной души), что он обладал только божественной душой.
Но это означало «отрицание двойственной природы» Иисуса, и Аполлинарий был осужден; сирийские ортодоксы исправили дело, настаивая на том, что были две души; египетские богословы, опасаясь риска возникновения теории о двух Христах, настаивали, что эти две души были, тем не менее, одной.
Несторий соглашался со своими товарищами-сирийцами и старался сокрушить Аполлинария, как он ранее помог затравить ариан, новатиан и прочих неправоверующих. Но аполлинаристы укрылись за твердыней своего учения о Марии, которую они назвали Theotoxos Deipara, богородицей, и когда несториане стали хулить обычное употребление этого термина, они навлекли на себя ярость толпы, которая, привыкши в прошлом с особой набожностью поклоняться богиням-матерям, возмутилась попыткой поставить Марию ниже Изиды и Кибелы и, естественно, старалась возвысить Марию, как возвысили Иисуса.
Был созван всеобщий собор в Ефесе (431), чтобы обвинить Нестория; и вот этот гонитель еретиков был уличен в кощунстве, приравнен к Иуде и осужден на пожизненное изгнание. С тех пор ортодоксальное христианство стало для практических целей культом богини и двух высших богов, а несторианское христианство, процветавшее в Азии, где его сторонники были хорошо известны под старой маркой «назарян», стало враждебной церкви религией.
