уже упоминалось, что Кекавмен рекомендует поступать аналогично и фемному стратигу [470]. Вероятно, это относилось и к рядовым, с поправкой, разумеется, на владение грамотой и общий уровень начитанности.
Как и в гражданской жизни, довольно строго соблюдались посты, даже во время походов полевой армии, чей ритм был подчинен в том числе и религиозному распорядку жизни [471].
Нюансы принимаемого стратиотами вероучения могли сочетаться с этническими и территориальными факторами и играли свою роль и в вопросах дисциплины и готовности воинов выполнять приказы правителя. Особенно это касалось решимости стратиотов следовать за религиозной политикой императоров.
С целью сделать воинов более послушными правительство старалось привести армию к принципу единоверия. На практике это часто вело к обратным результатам, поскольку сменявшие друг друга императоры могли придерживаться разных вероучительных позиций.
Особенно ярко это проявилось во время иконоборчества, когда политику Льва III и Константина V поддерживали выходцы из восточных фем. Поэтому императрице Ирине пришлось провести «кадровую чистку», заменив их воинами из Фракисия и западных областей, где были сильны иконофильские настроения.
Следует помнить, что в Средние века обученный и опытный солдат ценился довольно высоко, поэтому, стремясь к монорелигиозности и единоверию войска, византийские власти занимали достаточно прагматичную позицию.
С одной стороны, в описываемый период войско «защитников веры и народа римского» в большинстве своем состояло из христиан- халкидонитов. Не было нужды содержать большие контингенты иноверцев, допуская, несмотря на протесты населения, их право посещать собственные храмы [472].
С другой, в византийской армии продолжали формироваться полки, составленные из инородцев и иноверцев: начиная от не всегда надежных союзнических подразделений, предоставляемых соседями-язычниками (в разное время это были авары, болгары, славяне, тюрки), до прославленной варяжской гвардии. Хотя крещение этих солдат давало им значительные привилегии, оно не предписывалось в обязательном порядке, и таких иноверцев на государственной службе считали допустимыми.
Хотя для тех же варягов принятие крещения со временем стало нормой, более того, у них появилась своя полковая церковь, посвященная Богородице. Вторым же и первым, построенным специально для выходцев из Скандинавии, стал храм Св. Олафа и Богородицы (Панагия Варангиотисса — Παναγία Βαραγγιοωτίσσης), построенный недалеко от Св. Софии. В качестве одной из святынь, необычной для греческого православия, в нем у алтаря хранился меч Олафа Харальдсона.
В дальнейшем, когда большинство гвардейцев были уже англосаксонского происхождения, для них была выстроена базилика Св. Николая и Ансельма Кентерберийского. Внимательное и благожелательное отношение василевсов к религиозным чувствам варанги дает возможность А.В. Олейникову утверждать, что в империи сознательно внедрялся образ «варяга-христианина» [473], что стало довольно серьезным фактором христианизации и самой Скандинавии.
Как и многие византийцы, стратиоты имели свои личные защитные амулеты и талисманы, что, впрочем, характерно едва ли не для любой армии любых стран и эпох. Будучи христианами, они, разумеется, пользовались христианскими символами. Помимо общевойсковых святынь, вроде реликвариев с частицами Креста Господня и больших икон Божией Матери, использовались и аналогичные вещи меньших размеров.
Существовал культ определенных святых, которые считались небесными покровителями воинов: Димитрий Солунский, Георгий Победоносец, Феодор Тирон, Феодор Стратилат, меньше упоминается Евстафий Плакида. Именно к ним обращались за заступничеством в сложных ситуациях. Примечательно, что все они были хотя и военными по профессии, но прославление получили как мученики.
Для сравнения, на Западе главным покровителем воинов считался Архангел Михаил, и его культ был заметно более развит, чем на Востоке. Фигура победителя сатаны и военачальника небесных сил вдохновляла многих западных полководцев, изображавших его на своих знаменах и даже служивших перед битвами особую литургию Св. Михаила [474].
Возможно, это различие было вызвано тем, что западные воины, стремящиеся представить свои действия как справедливую войну, воспринимали их как часть вселенской борьбы добра со злом. Поэтому они и обращались к архистратигу сил света как к своему старшему командиру. Для византийских же стратиотов было важно, что их профессия не лишена вообще шансов на небесное спасение, примером чего были святые воины.
Несмотря на желание с лучшей стороны описать благочестие «христолюбивого воинства», нужно признать, что византийские воины довольно сильно отличались от идеала. Ярким примером этого, например, стало отношение к феномену судьбы, в образе которой смешались мотивы античного язычества и христианства. Несмотря на свойственное последнему отрицание слепого рока, мировоззрение византийских стратиотов было во многом фаталистично.
Конечно, той степени веры в неотвратимую даже для богов судьбу, которой отличались древние греки, ромеи все же не достигли. Веря в Трансцендентную Божественную Личность, византийцы признавали непостижимость Промысла и практически полную неспособность проникнуть в его тайны для разума человека. Не допуская судьбу в качестве слепого принципа происходящих в мире изменений, они все же считали невозможным для личности полностью управлять своей жизнью.
В деле спасения усилия человека важны, но в вопросе светской карьеры они могут в одночасье пойти прахом. Многочисленные примеры из жизни убеждали ромеев, что никто, даже будучи вознесен на высоту золотого трона, не может быть застрахован от падений. Судьба могла низвергнуть и достойного правителя, сделав его жертвой заговора, а могла и вознести его на вершину власти, сделав василевсом неграмотного солдата (Юстин I) или сына крестьянина (Василий I). Прекрасно подготовленная морская экспедиция могла провалиться из-за внезапно налетевшей бури, а плотная осада города намного превосходящими силами могла быть снята по непонятным для горожан причинам.
Сетования на переменчивость судьбы, решающей исход сражения, постоянно появлялись на страницах военных трактатов и исторических хроник. Конечно, в определенной степени это могло быть и расхожим штампом, данью античной традиции, но многие нюансы описываемых событий свидетельствуют скорее об обратном.
Умение «поймать удачу» ценилось византийцами едва ли не больше всего прочего, поэтому за удачливым полководцем воины были готовы идти не только в бой против врагов, но и на штурм императорского дворца. История битв хранит немало примеров, когда панический слух или просто крик о поражении в гуще сражения мог обратить в бегство даже бывалых воинов.
Военные руководства рекомендовали в случае падения веры бойцов в победу уклоняться от генеральных сражений и путем маневров изматывать противника, пока воины не укрепятся в надежде на победу.
Многие императоры окружали себя разного рода астрологами или использовали иные гадательные практики. Хотя, разумеется, трудно себе представить, что перед сражением византийское войско «как в старину» прибегало к помощи авгуров, следило за полетом птиц или внутренностями животных и т.п. Однако источники упоминают, что некоторые императоры пользовались услугами разных гадателей и руководствовались их прогнозами, в том числе и в планировании военных кампаний. Все это делает византийских воинов весьма далекими от благочестивого образа идеального христианина.
Как и все прочие ромеи, они были наследниками и языческих, по своему
