Реакция верующих на показы Плащаницы после 1494 г. в корне отличалась от восприятия предшествующей реликвии. Лирейская плащаница неоднократно объявлялась небрежной подделкой, грубо сфабрикованной фальшивкой, и результаты расследований подтвердили справедливость этих выводов, свидетельствующих, что подмена действительно имела место.
Другие возражения против обоснованности нашей гипотезы куда менее убедительны. Одно из них сводится к тому, что не сохранилось никаких документальных доказательств контактов Леонардо с Савойским домом, на что можно ответить лишь одно: ну и что же? Другое возражение заключается в том, что в дневниках и записных книжках Леонардо нет никаких упоминаний ни о Плащанице, ни об опытах маэстро в области фотографии. Однако, как мы помним, одна из его записных книжек таинственным образом попала в руки герцогов Савойских, у которых она вскоре «пропала». И хотя мы, естественно, не знаем, что именно в ней было, мы вправе предполагать, что она имела какое-то отношение к неожиданному заявлению Марии-Жозефы, экстравагантной супруги короля Умберто II, что Плащаница – это подделка. Возможно, в этой связи имеет смысл заметить, что в уцелевших записных книжках Леонардо нет ни единого упоминания о том, что он написал «Мону Лизу».
Однако не все отзывы были негативными. В частности, учёные и фотографы отнеслись к нашим исследованиям с большой теплотой, что было весьма приятно после той обструкции, которую устроили нам сторонники подлинности Плащаницы. Несмотря на издевательский отзыв Хора о наших фотографических способностях, многие профессиональные фотографы поздравили нас в числе первых, предлагая советы и помощь в наших дальнейших изысканиях. Престижный журнал «Amateur Photographer » («Фотограф-любитель») опубликовал восторженную редакционную статью о Леонардо, провозгласив его первым в мире фотографом и ссылаясь на его известные опыты с оптикой и светом и тот факт, что маэстро создал свою собственную камеру-обскуру. Эта статья была основана на интервью с нами, которое мы дали во время работы выставки в Бредфорде. Право, было особенно заманчиво увидеть портрет Леонардо на обложке фотожурнала, в кругу фотографов, к которым – если мы правы – принадлежал и сам маэстро. По той же причине нам было очень приятно увидеть полномасштабную фотографию Плащаницы на выставке в Национальном музее фотографии, кино и телевидения, особенно учитывая ту уважительную атмосферу, которая окружала Плащаницу на выставке. На наш взгляд, на выставке Плащаница была куда более у себя дома, чем в любом соборе.
Получали мы и другие знаки одобрения. В 1995 г., после нашей беседы с верхушкой Общества исследования психики, его председатель, ныне покойный Ральф Нойес обратился к битком набитому залу и попросил поднять руки тех из присутствующих, кто считает, что Плащаница – это фотография. Руки подняли все, за исключением двоих, которыми оказались член BSTS Ян Дикинсон и ещё один «скептик», настроенный резко антимистически.
Кроме того, в зале присутствовал один японец. Как это ни удивительно звучит применительно к гипотезе о христианской реликвии, гость из Японии отнёсся к нашим изысканиям с большим энтузиазмом. Мы узнали, что отчасти благодаря программе Би-би-си «Один из нас» и отчасти – благодаря переводу нашей книги на японский большинство образованных японцев сегодня связывают Туринскую Плащаницу с именем Леонардо. Его причастность к её созданию очень увлекает их. Признаться, к нам обращались и приезжали несколько съёмочных групп из Токио, прося дать интервью и ответить на тщательно подготовленные вопросы, затрагивающие самые разные аспекты нашей работы. Кейт Принс также создал в 1999 г. перед объективами камер японского телевидения, пожалуй, лучший на сегодняшний день наш снимок, сделанный, кстати, в далеко не идеальных условиях. Кейту довелось выслушать немало комплиментов. При этом было особенно интересно, что наши японские друзья не видят ничего невероятного в утверждении, что Леонардо был первым фотографом, и сразу же замечают явное сходство между маэстро и Человеком на Плащанице. Оказывается, японцы любят всё творчество Леонардо, воспринимая как своего рода чёрный юмор факт создания им реликвии и особенно саму мысль изобразить собственный портрет вместо Лика Иисуса.
Мало того, мы удостоились ещё более впечатляющих знаков внимания и, так сказать, косвенных комплиментов. 5 сентября 1995 г. архиепископ Сальдарини в выступлении по телевидению объявил, что Плащаница будет выставлена в 1998 г., впервые за двадцать лет, а затем ещё раз в 2000 г., в год миллениума. После объявления дат демонстрации реликвии прелат объявил, что «изображение на Плащанице – это образ Иисуса Христа и никого другого». Далее Сальдарини предостерёг верующих, посоветовав им не доверять выводам анализа ДНК и «безумным измышлениям» о том, что Иисус не умер на кресте, и, конечно, «бредовой» идее о том, что Плащаница – это фотография, созданная Леонардо да Винчи… Поскольку в тот момент наша книга ещё не была опубликована в Италии, это заявление архиепископа прозвучало весьма загадочно для итальянской аудитории, но нас оно позабавило, поскольку, предостерегая свою паству от интереса к нашим идеям, архипастырь невольно способствовал привлечению внимания к ним. Ещё более примечательным оказался тот факт, что архиепископ Сальдарини, как он сам подчёркивал это, действовал по прямому приказанию папы.
Другая гипотеза о происхождении Плащаницы, появившаяся уже после выхода в свет первого издания нашей книги, принадлежит Кристоферу Найту и Роберту Ломасу. Она была впервые изложена в их книге «Ключ Хирама», изданной в 1996 г., а впоследствии вновь была затронута в книге «Второй Мессия». Эти авторы утверждают, что изображение на Плащанице представляет собой не лик Иисуса, а портрет Жака де Моле, последнего великого магистра средневекового ордена тамплиеров. Де Моле принял мученическую смерть в Париже в 1314 г. (проведя долгих семь лет в заключении ). Найт и Ломас считают, что, когда де Моле был схвачен инквизицией, он, как еретик, был подвергнут тем же пыткам и мучениям, какие в своё время перенёс Господь Иисус Христос, и был распят. Когда великий магистр был ещё жив, его завернули в саван или плащаницу, и на ткани отпечаталось изображении его тела и осталась его кровь. Де Моле выжил, но его сожгли на медленном огне, а ткань-реликвия перешла в собственность семейства его коллеги по страданиям – тамплиера Жоффруа де Шарне.
Хотя у нас впоследствии сложились тёплые, дружеские отношения с Бобом Ломасом, мы были вынуждены прямо заявить ему, что считаем его аргументы совершенно неубедительными. Они основаны всего лишь на трёх фактах. Во-первых, эта дата совпадает с нижней границей радиоуглеродной датировки. Во-вторых, есть свидетельства, что де Моле был подвергнут пыткам, хотя никто не знает – каким именно. И наконец, в-третьих, тамплиер де Шарне (Шарни) имел отношение к Лирею и появившейся там плащанице. Однако всё это – не более чем домыслы. Не только не сохранилось никаких свидетельств того, что де Моле был подвергнут пыткам и распятию (более того, нет никаких данных, что инквизиция когда-либо использовала распятие как разновидность пытки), но и сам аргумент представляется очевидно нелепым: великого магистра должны были пытать именно таким путём, потому что его лицо якобы присутствует на Плащанице, а присутствует он на ней потому, что де Моле был распят. (Кстати сказать, никто не знает, как конкретно выглядел де Моле: единственный его портрет создан много лет спустя после его гибели.)
Хотя Найт и Ломас утверждают, что им удалось окончательно – и во многом благодаря случайности – разгадать тайну Плащаницы, на самом деле они попросту не заметили её. Главная загадка реликвии заключается даже не в том, чей образ запечатлён на ней, а каким путём он был создан. Чтобы объяснить это, Найт и Ломас приняли гипотезу Алана Миллса, который, как мы знаем, доказывает, что изображение появилось в результате взаимодействия ткани со свободными радикалами субстанций, выделявшихся из тела. Однако, как мы уже говорили в главе 3, эта гипотеза просто не способна объяснить появление на ткани изображения тела со стороны спины. Итак, все аргументы, заставившие нас предположить, что Плащаница – это подделка, остаются в силе: это и невероятно большой рост Изображённого, и непропорционально маленькая, анатомически неверно расположенная голова, не говоря уже о том факте, что она полностью отделена от тела, и проблема наличия кровоподтёков и пятен крови (особенно на волосах), и наконец, отсутствие искажения изображения, свидетельствующее о том, что ткань была расстелена ровно и плоско. Другим слабым звеном процесса появления изображения, упоминаемого Миллсом, является то, что он носит совершенно гипотетический характер: его основным постулатом является то, что после начала реакции такого типа должно пройти несколько десятилетий до появления видимого изображения, и поэтому этот процесс невозможно воспроизвести в лабораторных условиях. К тому же если это действительно изображение раненого де Моле, то бедный тамплиер должен был бы лежать совершенно неподвижно, а не корчиться от боли.
