Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 5. Вестники Царства Божия. Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н. э.)

Таким образом, Заратустра, этот страстный борец против зла, как бы отдает ему невольную дань, объявляя его изначальным.

Понять ход его мысли нетрудно, ибо Спитама, в отличие от индийцев, не считал зло иллюзией и знал, что воюет не с призраками. Как никто, он ощутил силу и могущество зла, а поэтому оно обрело в его метафизике характер исконного полюса мироздания. Если Мазде «принадлежит всяческое добро», если Он творит все прекрасное во Вселенной, то для ее темных сторон должен существовать иной источник.

Но здесь встает важный вопрос: какое же положение в отношении к этим противоборствующим силам добра и зла занимает у Заратустры сам Бог? Стоит ли Он «над схваткой», контролируя ее, или же, напротив, космическая поляризация независима от Него и есть нечто лежащее в самом порядке вещей? И то, и другое толкование мысли Спитамы имеет много защитников. Но в самих Гатах можно найти указание на третье решение. Заратустра говорит:

Из этих слов явствует, что дэвы признаются Заратустрой реальными существами; но еще важнее, что в одном из «близнецов», по-видимому, следует видеть самого Мазду, ибо именно ему принадлежит титул «облеченный в небесную твердь» и наименование «Святейший Дух» (Ясна 45, 2). Его извечный противник именуется Айшмой, Насилием, а в другом месте — Друджем, Ложью. Впоследствии Насилие и Ложь будут объявлены в заратустризме ипостасями злого Духа, которого назовут Ангра или Ангра-Майнью (греч. Ариман), что означает «Дух-Противник».

Слово это этимологически родственно «сатане» (противнику) Библии. Но если «сатана» — это тварное существо, отпавшее от Бога во имя самоутверждения, то в Авесте Ангра-Майнью вырисовывается как вечный соперник Бога, нечто вроде второго «злого дворца». В одной из более поздних глав «иранской библии» говорится, что Мазда создал все прекрасные земли для обитания людей, а Ангра-Майнью в противовес ему сотворил воинственные племена, колдунов, суеверия, зимнюю стужу и другие бедствия (Вендидад 1 и 19, 5).

Но как же согласовать это с монотеизмом Спитамы? Почему пророк, будучи по своему религиозному сознанию поклонником единого Бога, выступив как метафизик, усмотрел в злом начале некий самодовлеющий, самосущий принцип?

Есть основания думать, что дуализм не был созданием самого Спитамы. Скорее всего он явился у пророка уступкой древней традиции, свойственной почти всему дохристианскому миру.

Дуализм Отца и Матери, Неба и Земли восходит еще к отдаленным первобытным временам. В некоторых случаях он носил мирный, гармонический характер, и следы его можно видеть в учении китайцев о Ян и Инь и в «противоположностях» Эмпедокла. Но более распространенным стал дуализм, выраженный в мифах о борьбе богов. Стихийные божества Океан и Хаос мыслились как одна из сторон этой битвы. Против них выступали силы творчества и порядка: Мардук воевал с Тиамат, Ваал — с Лотоном, Зевс — с титанами, Аполлон — с Тифоном. Стройный божественный порядок иногда представлялся и безличным. У шумеров он назывался Ме, у вавилонян — Шимту, у египтян — Маат, у греков — Дике, у арьев — Рита, у иранцев — Арта.

Картина Вселенной как арены борьбы, в которой созидается мировая структура, была великим открытием человеческого духа, подлинным проникновением в суть сотворенных вещей. Но ахиллесовой пятой всех этих учений являлось обожествление хаотического начала, неизбывный страх перед ним. Во многих мифах оно почиталось даже как нечто предшествующее порядку и рождающее его поборников. А поэтому космическая битва представлялась нескончаемой и лишенной перспективы. Нужны были постоянные усилия богов и людей, чтобы не дать Хаосу завладеть миром.

Во всем внебиблейском мире один Заратустра, хотя и принял теорию дуализма, все же отверг его пессимистический характер. Его живая вера в Бога открыла ему грядущую победу Добра. Старый арийский миф о вселенском пожаре превратился у него в конечное торжество Мазды. Здесь он снова приближается к Библии, к ее эсхатологии.

Заратустра был убежден, что рано или поздно дэвы, сеющие в мире зло, будут посрамлены, а все люди, служившие Мазде мыслью, словом и делом, получат награду в Царстве Божием.

Если греки достигли высочайшей вершины в философском осмыслении идеи Бога, если индийцы пришли к высочайшему пределу «естественной мистики», то, исключая библейское Откровение, в религии Заратустры мы видим наибольшее приближение к Богу Живому. И все же это было «человеческое, слишком человеческое» приближение. Идея священной войны омрачала его чистоту, а уступка традиционному дуализму оставляла уязвимое место, обрекавшее заратустризм на поражение [12].

Рассказывают, что Константинополь пал потому, что забыли запереть маленькую дверь в городской стене. Нечто подобное случилось и с религией Заратустры. Сохранив в своей доктрине черты прежнего многобожия, Заратустра оставил лазейку, через которую в его учение просочилось язычество, а вместе с ним и ложная магическая религиозность.

Уже через два-три поколения после смерти Заратустры арийские боги возвращаются в опустевший пантеон. В V веке Геродот пишет, что персы, почитая небесного Зевса (Агурамазду), приносят жертвы также солнцу, луне, огню, земле, воде и ветрам (История 1, 131). А в надписи персидского царя Артаксеркса II (IV в. до н. э.) рядом с Агурамаздой упомянуты Митра и богиня Анахита [13].

Однако было бы неверным сказать, что заратустризм кончился вместе с Заратустрой. Пусть акцент на дуализме и языческие влияния усиливались в нем, но тот духовный импульс, который исходил от личности пророка, не умер. Наиболее благотворным и долговечным оказалось его учение о нравственной свободе. Не слепое, уныло-покорное исполнение предписаний, но сознательный и ответственный выбор доброго начала должен побудить человека встать в ряды воинов Мазды.

Динамичность, бодрость, готовность служить правому делу — вот главные интонации в призывах Спитамы. Подобно тому как Бог свободно избирает свет и добро, их принимает и Его поклонник. «Согласно выбору… какой сделал Агурамазда… я являюсь маздеистом», — гласит заратустрийская присяга (Ясна 12, 7). Этот религиозно-нравственный пафос вдохнул силы в иранские племена, сделав их предметом удивления для окружающих народов. «Лживость почитают они постыднейшим пороком», — писал Геродот, принадлежавший к нации, враждебной персам.

Вера в Кхшатру, Царство Божие, как итог и венец мирового бытия, воодушевляла Заратустру в его скитаниях и неустанной борьбе. Он был убежден в своей особой роли в судьбах народа иприсваивал себе титул Саошианта, Избавителя [14]. Он надеялся, что в конце концов станет всеобщим вождем и сокрушит царство Друджа.

Но мечтам пророка не суждено было сбыться. При его жизни маздеизм не распространился дальше Бактрии, а религиозные войны кончились, как гласит легенда, вторжением врагов в Бактру и гибелью престарелого Заратустры.

После его смерти у заратустрийцев возникла вера в то, что Мазда пошлет людям нового Саошианта. Как мы увидим, на эту роль одно время будут претендовать персидские цари. Но постепенно ожидание Избавителя приобретет черты, сходные с иудейским мессианизмом. Маги, приняв заратустризм, будут учить, что через большие промежутки времени Саошиант приходит на землю, чтобы обрушиваться на силы Аримана.

Не эта ли вера побудила их отправиться в далекий путь за вифлеемской звездой?

Около 546 года Бактрия вошла в состав персидской державы Кира. Присоединение ее, по свидетельствам Геродота и Ктесия, произошло мирным путем. Это вполне правдоподобно, ибо Кир сумел завоевать себе симпатии и сторонников во многих областях Ирана.