взглянем в лицо тому варварству, которое заключали в себе наши религии, это будет воплощение наших категорических императивов и реализация наших догм, проявление наших самых страшных тайн и приведение в действие наших легенд, намного более бесчеловечных, чем все наши уголовные законы.
Искусства скрывали от нас темные и кровавые ужасы, и скоро мы глотнем этих ужасов с лихвой, они убьют нас, а немногие выжившие искоренят их вместе с теми монстрами, которые на них наживаются и их утверждают. Чего стоят наши самые убийственные средства в сравнении с нашими традициями? И эти традиции, за которые мы держимся крепче, чем за самих себя, встречаются с орудиями, которые скоро станут им в ровень и впервые заставят нас сдаться, чтобы всё закончилось.
Мы в конце времен, и поэтому всё разваливается, наше будущее усугубляет беспорядок, урок Истории состоит в том, что за изменение нужно платить и что цена трансформации — наивысшая: а мы трансформируемся, пусть и в ущерб самим себе, мы еще не знаем, чем станем, и слова, которыми мы себя определяли, постепенно нас покидают.
Формы открываются, и содержание вырывается наружу, весы и меры ложны, а суждения самых проницательных бьют мимо цели, и недоброкачественность безнаказанно торжествует вместе с обманщиками, которые на ней наживаются. Наши языки деградируют, и самые прекрасные из них становятся уродливы, и самые благозвучные становятся темны, поэзия мертва, у прозы остался выбор между хаосом и банальностью.
Вот уже несколько поколении искусства блекнут, а наши самые заметные художники кажутся просто искусными акробатами, которых будущее будет презирать. Мы не умеем ни строить, ни лепить, ни писать, наша музыка омерзительна, поэтому-то мы и восстанавливаем древние монументы, вместо того чтобы их разрушать, поэтому-то мы становимся охранителями разных стилей, — вот двойное доказательство нашего бессилия.
Ибо одновременность стилей только усугубляет смешение форм, наш век хотел выбрать всё сразу, и поэтому мы ничего не нашли, мы подобны умирающим, История целиком открывается нам, исчерпывая наше бессилие.
На самом деле мы уже тогда находимся в эпицентре агонии, когда признаем за собой наличие силы, ибо цель любой силы, которая не сознает себя, есть хаос. Наше будущее — страсть, и несмотря на вдохновляющую нас ярость, нехватка последовательности помешает нам достичь чего бы то ни было, мы просто ходим по кругу под влиянием мыслительных конструкций более свободных, чем мы сами.
Отныне мы обречены, мы отказываемся от идеи синтеза и даже предполагаем возможное согласование порядка и непоследовательности, мы воображаем, что можно безнаказанно пережить то, что нас разрушает, мы уже разорваны на куски, и первое же испытание нас вразумит, нам уже не собраться, и нас ожидает невыразимый ужас, который пощадит только вневременной элемент, о котором мы не имеем никакого представления. Ибо мы погибнем с нашими творениями и из-за наших творений.
Я возношу над миром песнь смерти, и я предвижу уничтожение этого мира от одного полюса до другого, мира, в котором мы живем, и тех миров, которые были до нас и которые мы заканчиваем раскапывать, чтобы сгубить и их вместе с нашим.
Сто с лишним мертвых городов, которые мы воскресили по всей планете, умрут второй раз без надежды на воскрешение, и мы утратим даже память о них, а наши музеи будут стерты с лица земли со всеми своими сокровищами.
Все народы расстанутся со своим прошлым, и человеческий вид не сможет выжить, если не будет выполнено это условие, все должны пожертвовать нажитым, своими легендами и своими надеждами.
Таков смысл Страшного Суда, перед которым все мы предстанем нагими, чтобы погрузиться либо в небытие, либо в новую жизнь, и тогда мы узнаем, захотят ли приверженцы богооткровенных религий, традиции которых столько веков готовили их к этому испытанию, безропотно отдать взятое взаймы и исполнить свой долг, и если так, мы оценим их жертву по заслугам.
Я возношу песнь смерти и приветствую хаос, вздымающийся из бездны, и древний ужас, вернувшийся из глубины веков!
Я воспеваю хаос и смерть, смерть и хаос сыграют свадьбу, взрыв ойкумены осветит их медовый месяц, наши города погибнут, а дома станут гробницами насекомых, которые их населяют и загрязняют.
Ибо решение наших проблем — в огне, только огонь освободит нас от тысяч неразрешимых парадоксов и обрушит стены лабиринта, в котором мы копошимся по недоразумению, именно в огне сосредоточится теперь вся наша надежда. Мы мечтаем о простоте — и мы ее получим, когда хаос отхлынет, когда смерть восторжествует, когда там, где мельтешили сотни человек, останется один, когда опустевшей Земле вернется ее девственость, в счастливое время, когда леса поглотят обуглившиеся останки городов, а воды возродятся, и снова потекут реки, снова прозрачные, в будущем, в котором не останется масс, ибо любая масса погибельна.
Хаос и смерть отделяют нас от всего этого, но мы не боимся ни смерти, ни хаоса, мы только ненавидим мир в его настоящем состоянии и не желаем его больше ни под каким предлогом.
Мы призываем хаос и смерть в этот мир, и мы приветствуем их приход, вечность порядка была бы хуже, и если он не развалится, то превратит людей в насекомых. Погибельные массы — вот имя греха порядка, и если массы всё заполонили, всё загрязнили, всё сгубили, всё сгноили, всё затмили, всё сделали хуже, чем сам хаос, сделали даже хаос желанным, так это потому, что порядок в них нуждался.
Именно тому порядку, которому мы служим и который отправляет нас на крест, нужны производители и потребители, а не цельные люди, ибо таковые ему неудобны, он предпочтет им выкидышей, лунатиков и роботов, в этом его преступление, порядок есть гибрид грешника с преступником, и он заслуживает только пламени, и он погибнет в огне. Свят, свят, свят огонь, который вырвет нас из лап чудовища, лишит его чудовищных творений!
Как он приятен, мстительный хаос! Как прекрасна вторая смерть! И как нам повезло ожидать их и знать, что они неизбежны! Скажем начистоту — отныне мы смирились перед лицом нашего будущего.
Порядок хрупок, и становится всё более хрупким, ибо он сознает свою непомерность и не может преодолеть своей непоследовательности, порядок чреват своей смертью, потому что он сознает свою субъективность, становящуюся всё более хаотичной и лишенной оснований. Выжившие в грядущей катастрофе назовут наш мир миром наоборот, ибо он становится всё более абсурдным, всё больше согласуясь с невозможным порядком, который мы поддерживаем в ущерб нашим конечным целям.
Ибо человек живет не для того, чтобы производить и
