Именно поэтому создание некоторой, сколько-нибудь приближающейся к европейским стандартам среды требует в нашей стране постоянных и напряженных усилий. Живущий в каморке или бараке архаический субъект, по самой системе своих ценностей не принимающий предметность, забота о которой вменяется ему в обязанность, может создавать и поддерживать ее только в ситуации постоянного присмотра, жесткой муштры и страха наказания. Показательны волны вандализма (разграбления усадеб и разгром заводов), прокатившиеся по России в годы революции. Варвар отвергал и разрушал навязанную ему чуждую культуру.
В свете сказанного выше особое значение приобретает переживаемый ныне культурный переворот. Настоящее наступление на улицы наших городов среды нового, западного качества, явленной в облике блестящих зеркальными окнами банковских контор, офисов, новых магазинов и отелей, престижных особняков и таунхаузов — событие эпохальное. Новая среда и старый культурный субъект не смогут ужиться в одном мире. Либо культурная вселенная, стоящая за надвигающимся на нас миром, перелопатит и поглотит традиционную культуру, либо российское общество руками своего архаического арьергарда отторгнет и разрушит очаги нового.
Если попытаться как-то систематизировать или обозначить сферы, в которых реализуются рассматриваемые нами феномены, можно выделить, во-первых, варваризацию среды человеческого существования; во-вторых, варваризацию быта, образа жизни, технологий; в-третьих, варваризацию сферы человеческих отношений. Поскольку материал этот необозрим и достаточно очевиден, остановимся только на одном сюжете, связанном со сферой технологии.
Семьдесят лет сфера технологической культуры была полем напряженного внимания и огромных усилий казалось бы всесильного тоталитарного государства. Тем более выразительна итоговая картина. Советская экономика устойчиво демонстрировала различные степени варваризации технологии промышленного и сельскохозяйственного производства. Тотальные нарушения технологической дисциплины, бесчисленные отступления от стандартов и нормативов, нестабильность качества выпускаемой продукции были повсеместны и неистребимы. По сей день отечественная продукция фатально уступает зарубежным аналогам, за исключением особых случаев, когда в жертву приносится себестоимость и качество достигается перерасходом ресурсов (выставочные экземпляры, продукция ВПК). Наиболее наглядно это проявляется в неумолимой технической и технологической деградации закупаемых за рубежом производств. Это положение не смог переломить ни сталинский террор, ни послесталинское сочетание административного давления и экономических методов. Возникает ощущение, что качественная деградация промышленности — устойчивая константа экономического развития страны.
Здесь мы имеем дело с сущностной характеристикой культуры. И было бы непростительной ошибкой в поиске объяснения менять местами причину и следствие и валить все на советскую систему. Общество, не способное жить в ситуации внемонопольного производства и конкурентной экономики, создало внерыночную экономику. Социалистическая система производна от качества российской цивилизации, но никак не наоборот.
Здесь также уместно отметить, что волнующий сегодня всех экологический кризис возник на пересечении чисто варварского, номадического отношения к природе и варварского же отношения к технологии производства. К этому можно прибавить архаически-варварское, потребительски-недоверчивое отношение к науке.
Мы оставляем за кадром целые блоки дисперсного варварства. Так, огромное значение имеет варваризация быта и сферы человеческих отношений, которые буквально пронизывают нашу культуру. Описываемая феноменология относится к качественным характеристикам российского целого. Все это растворено в культуре и в тех или иных формах представлено в каждом из нас, в том числе, конечно, и в авторе этих строк.
Надо сказать, что исследуемый нами предмет давно находится в поле зрения отечественной словесности. Поколение писателей и публицистов говорили о бескультурье, отсталости и разгильдяйстве, враждебности всему красивому и т. д., так что на уровне констатации явление схвачено. Однако бытующие в литературе объяснения вызывают глубокое разочарование, ибо не идут дальше плоских социально-политических схем. Авторы революционно-демократической ориентации искали причину бытового варварства в забитости, в бескультурье и озлобленности простого народа. Публицисты советской эпохи валили все на проклятое прошлое. Любопытно, что демократическая пресса воспроизводила аналогичную схему. Оказывается, всему виной большевики, которые загадили страну как только пришли к власти35. Сегодня, в объектах, построенных по западноевропейским стандартам, воспроизводятся схемы и технологии поддержания высоко организованной предметной среды, существовавшие до большевистской революции. Службы осуществляющие охрану, наблюдение, уборку и ремонт поддерживают стандарты упорядоченности и качество культурного пространства немыслимые для советской эпохи. В этом отношении новая предметная среда являет собой пример самоподдерживающего и устойчивого Иного.
На наш взгляд концептуальная несостоятельность авторов, писавших и пишущие на названную тему, связана с ценностными аберрациями. Эти авторы находятся в постоянной внутренней полемике с позицией, согласно которой причины рассматриваемого явления коренятся в природе народа, в его культуре. Отмечая такое объяснение как неприемлемое и оскорбительное, они обречены искать ответы в обстоятельствах, внешних по отношению к сути явления…
ВАРВАР ИНТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ: КАЗАЧЕСТВО
Следующий пласт феноменологии варварского в российской культуре — варвар институциональный. Я имею в виду особый, уникальный для европейской истории культурносоциальный феномен: казачество. Поначалу упоминание казачества в этом ряду может удивить и показаться спорным. Чтобы разобраться в данном вопросе, надо преодолеть инерцию привычного восприятия и прояснить ряд моментов, важных не только для понимания заявленной проблемы, но и всей русской истории.
Часто Древнюю Русь представляют как этнически единый славянский социум, а теснившую ее с юга и востока Великую Степь — как свободное пространство, на котором стихийно перемещались кочевые племена и народы. Однако эта картина неверна. Во-первых, сам великорусский этнос не был единым. Шел активный процесс ассимиляции славянами на севере страны — финно-угров, на юге — степных тюркских племен. В результате на территории России сложились две отличные друг от друга этнокультурные общности. Их различия столь значительны, что этнолог Д. Зеленин делает принципиально важный вывод о существовании двух близких, но тем не менее разных русских народностей: северорусской (окающий диалект) и южнорусской (акающий диалект). Отмечая, что этнографические и диалектологические отличия южнорусского населения от северного значительно больше, чем отличия последнего от белорусов, Зеленин предлагает следующее деление восточных славян: украинцы, белорусы, северорусские и южнорусские. Исследователь отмечает, что, хотя среднерусская (т. е. московская) культура широко распространилась на юг и на север, не может быть и речи о слиянии двух русских народностей36.
Данное положение было высказано в 20-е годы прошлого века, но и сегодня можно подтвердить вывод ученого. Север и юг России сохранили свои качественные отличия. Носители северо- и южнорусского типа хорошо осознают свою самость и дистанцированность друг от друга. В новом, уже индустриальном контексте воспроизводятся не только нетождественность, но и своеобразное противостояние севера и юга России. Этот малоосознаваемый социокультурный феномен не так давно влиял даже на некоторые стороны политики нашей страны. Факторами, постоянно мешавшими М. Горбачеву, были идентификация этого политического лидера с южнорусским типом культуры, его характерный и неустранимый акцент.
В иррациональном по своей сути отторжении крупного политика — выходца из юга России — проявляется устойчивый рефлекс. В массовом сознании живет восходящее едва ли не к Смутному времени представление о Юге как другом, не вполне освоенном и опасном пространстве. Для того чтобы разобраться в этой проблеме, следует по-новому взглянуть на русскую историю.
Образ Великой Степи как изменчивой стихии, обрушивавшей на Киевскую Русь все новые орды номадов, принадлежит, скорее, к области исторической мифологии. В реальности Степь — достаточно стабильная этносоциальная система, веками взаимодействовавшая с оседлой земледельческой зоной, тюрко-славянской этнический субстрат которой с XI в. оставался практически неизменным (в XIII–XV в. он ассимилировал пришлых монголов). Кроме того, по мнению историка С. Плетневой, еще во времена Владимира Мономаха Западный половецкий союз вошел в состав Русской земли37. Л. Гумилев высказался по этому поводу еще более определенно:
