не знал, плакать ему или смеяться! Представляете его чувства? Двенадцатилетний карапуз сидит и своим языком доказывает теорему Евклида! Отец понял, что надо срочно его учить, выводить в люди. От судьбы не уйдешь.
И с 13 лет маленький Блез участвует в кружках ученых, в которых тогда состоял его отец. Тут надо назвать одно имя. Это – аббат Мерсенн. Это человек, который фактически создал Французскую Академию наук, был душой европейском науки XVII века, близкий друг Декарта. Человек который сам не был великим ученым, но обладал великим даром знакомить между собой ученых, ставить перед ними вопросы, передавать им рукописи друг друга – в хорошем смысле «сводник» от науки, организатор научного сообщества и научного процесса той эпохи. И вот кружок аббата Мерсенна. В него входит Этьен Паскаль, и он приводит своего тринадцатилетнего сына Блеза, и тот очень быстро становится ведущей фигурой в этом кружке. Уже в 16 лет он публикует свой научный трактат, который назывался «Трактат о конических сечениях», и шестнадцатилетний мальчишка прославился на всю Европу! Повторяю, я ничего не смыслю в математике и физике, но этого придется мне вскользь коснуться, чтоб оценить степень гениальности маленького Блеза.
Итак, Паскаль с детства гений: в 9 лет – первый трактат, в 12 лет – переоткрытие вторично и заново геометрии Евклида, в 16 лет – «Трактат о конических сечениях». Величайший гений. По пальцам бегло перечислим области знания, которыми он занимался, интересовался, и что он сделал, чтобы нам лишний раз вспомнить гениальность и размах этого человека. В конце концов, его отец получил высокий пост королевского интенданта в Нормандии, в Руане. Кто такой интендант? Интендант – это, честно говоря, человек, который выколачивает налоги с бедных крестьян, которые там постоянно восставали и с голоду умирали. Ну, пост так себе. Фактически, сборщик налогов в целой провинции. И что же делает юный Блез? Чтобы облегчить своему папе его обязанность – все подсчитывать, Блез создает одну из первых в истории арифметическую машину – арифмометр, который получил его имя «Паскалина». Хочу остановиться на двух моментах. Во-первых, само значение этого открытия. Этого самого по себе достаточно, чтобы увековечить имя человека. А второе – сразу хочу обратить ваше внимание именно на то, что характерно для Блеза Паскаля: его занятие наукой и философией всегда очень связано с нуждами жизни, с практическими вещами. Скажем, он придумал арифмометр, чтобы помочь отцу. И то же мы увидим и дальше в некоторых других сферах, которыми он занимается. Самые глобальные теоретические вопросы всегда у него имеют практический выход. Но надо сказать, что на этой «Паскалине», на этом арифмометре, он надорвался окончательно. Он несколько лет его делал и в итоге подорвал остатки своего здоровья.
В каких еще сферах он себя проявляет? Я даже боюсь этого касаться. Но нужно, хотя бы в назывном, перечислительном порядке. Конечно же, это изучение атмосферного давления. Дискуссии на тему вакуума, существует ли пустота, «боится ли ее природа». Паскаль проводит ряд опытов с вакуумом сам или инициирует чужие эксперименты, и, как мы знаем, его имя стало мерой единицы давления. Огромный вклад в развитие гидростатики, теории давления. Это физика.
Еще одна огромная область, конечно, математика остается для него важнейшей наукой. Паскаль, как ученый-математик, занимается бесконечно малыми величинами. Он подошел вплотную к тому, что потом сделает Лейбниц, – к открытию интегрально-дифференциального исчисления, математического анализа. Тема бесконечности интересует Паскаля, как математика. Эта тема будет для него главной и как для философа, как мыслителя. Запомним это!
И еще одна сфера, о которой нельзя не упомянуть, даже бегло говоря о научных заслугах. Он – создатель теории вероятностей. Арифмометр, «Трактат о конических сечениях», гидростатика, теория вероятностей… Многовато для одного молодого человека, которому не исполнилось и тридцати лет! Очень забавно: как он задумался над этим? Он тогда вращался в светском обществе. А чем тогда занимался свет? Тем же, чем и всегда он занимается, – всякие азартные игры. Кости, карты. И Паскаль задумался над таким практическим вопросом – почему выпадают карты, кости такие, а не сякие?
Как сказала бы Ахматова, «когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»! Вопрос о карточной игре, о костях. Так же как и практическая задача облегчения отцу сбора налогов привела к созданию арифмометра, так же размышления о том, почему выпадают те или иные карты и кости в играх, привели его к созданию теории вероятностей.
Какая гениальная фигура! В двадцать с небольшим лет он – величайший в Европе гений математики и физики. Создатель арифмометра, теории давления, теории вероятностей, почти что создатель дифференциально-интегрального исчисления… Но тут я ставлю многоточие, потому что я, во-первых, себя очень слабо и неуютно ощущаю во всех этих областях математики и физики; во-вторых, не об этом сейчас у нас речь. А о чем? Сейчас скажу.
Паскаля, как вы видите, мягко говоря, никак не назовешь невеждой, обскурантом. Это человек тем невероятно интересен, что прошел насквозь всю науку и… дошел до ее границ. Человек, который в самом начале Нового времени (а Новое время будет проходить под знаком культа науки и разума) вдруг понял, что наука может дать человеку, а чего дать принципиально не может! Мне кажется, это куда важнее, если мы говорим о Паскале как о мыслителе и философе. Величайший ученый понял как величие науки, так и ее тщету, ее границы, ее опасности. В начале сциентистской эпохи Паскаль понял принципиальную конечность и даже опасность сциентизма. Этот человек вдруг остановился. И мы неожиданно читаем у великого математика Паскаля: «Боюсь я математиков. Чего доброго, они и меня примут за какую-нибудь теорему». И он признается, что не хочет быть «математиком» (вообще «профессионалом» и «специалистом»), а предпочитает этому всему просто… звание «порядочного человека»! Это совершенно уже не XVII век!
Такое вполне ожидаемо было бы прочитать, скажем, у какого-нибудь Евгения Замятина в романе «Мы». Да, мы – люди ХХ века, с нашим-то опытом атомных бомб, хрустальных дворцов, Фукусимы и Чернобыля, социальной алхимии-инженерии! Но Паскаль осознает как то, что может наука дать человеку, так и то, чего она не может.
А не может она ответить на главный человеческий вопрос – о смысле жизни, о смерти, о свободе, о Боге. И он устрашается этой возможной перспективой деформированной культуры, которая будет насквозь сциентизирована, технократизирована и… бесчеловечна.
Параллельно с научными интересами Паскаля, с его открытиями, с его недолгим опытом вращения в свете на все это накладывается ряд важнейших событий его
