Ознакомительная версия.
— Была бы винтовка — я бы ее грохнул! — говорит Женико.
— И что она воет? На ее руки, на ее ноги! Беду принесет, — вторит ему Лиза. И тут же суеверно плюет трижды вбок.
Собаку шугнули, но беды не избегли — пошел ливнем дождик, а в доме на кухне протекает шифер — Береза пошла подставлять ведро. Крышу надо менять, а деньги экономят. Пилорама закрылась. Червонец — безработный. Надо что-то придумывать! А что он придумает? У него голова соображать не привыкла. Раньше я думал, что Червонец мелочный и скрытный человек, недоброжелательный, а он просто глупый, и кто его науськает — таким он и будет. Послушает умного — сделает по-умному, послушает жадного — сделает по-жадному, наглого — по-наглому. Червонцу без разницы. Тщеславие в нем есть, а способностей мало. Деньги на продукты ему мать выдает!
«Они просятся работать, — говорит Ю. Семенов, глава коляновского сельского поселения, про панеевских цыган. — И в прошлом году приходили — просились».
С началом кризиса повалили на биржу — насчет работы. Но и там пробуксовка — в организациях, которые присылают рабочие подряды, как только видят, кого к ним направляют, сразу: «Извините. Мы других уже наняли. Больше не требуется». И отфутболят.
Молодые парни недавно устроились (за счет соцзащиты) на санитарную очистку дорог. Убрались хорошо — Семенов оценил, отозвался с похвалой. Но это не выход, это разовые деньги. Получил их и сразу ищи, где дальше.
— Мать варенье варила? — спрашивает Лиза. — Дай ей бог здоровья! Принесешь нам баночку?
Про товарища Калинина и повешенную женщину
Январь 2010 года. Счастливый день и случай — Гагашка нашлась! Четыре года ее не видел. Гагашка подросла и пошла в первый класс! «Отличницей будет!» — говорит Мария, Гагашкина бабушка. Встретился я с ними на прежнем нашем месте — в парке, у бывшего Вечного огня. Маша похудела.
Я ей говорю:
— Давно вас тут не было.
— Мы в отпуске были!
Маша живет в доме младшего сына. Со стройки он уволился, потому что приобрел грузовую газель — «возит металлолом и кому чего надо».
Они из табора котляров бурикони. Этот род в Иванове практически кончился — осталось то ли две, то ли три семьи. Разве это табор?
— Она по-русски говорит лучше, чем по-цыгански, — показывает Маша на свою внучку. — У нее подружки почти все русские. Она с ними играет.
Я пытаю бабушку про прежнюю жизнь.
— Я могу сказать, но это будет стоить пятьсот рублей!
— Пятьдесят.
— Хорошо, — Машу нисколько не смущает тот факт, что в мгновение ока цена ее рассказов упала в десять раз.
Денежку взяла и сплюнула на бок — «чтоб рука была легкой».
— Хочу тебе сказать про наше нелегкое цыганское счастье. Раньше ехали цыгане таборами. Лошадей у каждого было по три, по четыре штуки. Ходили, качавали. Как бы трудно им ни было, не воровали, все равно работали: паяли, лудили. По хлебозаводам, молокозаводам, мясокомбинатам. Делали, что скажут. Цыганки по поселкам — гадали, просили.
Раньше был закон — очень-очень строгий. Замуж девок выдавали: хотела она, не хотела — все равно. Отец если скажет — значит все. Не по любви выходили. Сейчас уже попроще. Уже ее спрашивают: хочешь, не хочешь?
Невесту брали, чтобы эта невеста много уставала. Когда спать ложилась — чтоб ее никто не видел. Когда вставала — чтоб ее никто не видел. Голыми руками чтоб не трогала посуду, а схватится за ковшик — фартучек на руку она брала.[52] Дорогу мужику не переходила, пожилой женщине не переходила. Если жена перед мужем провинилась, не так что-то сделала — муж ее кнутом! По десять, по пятнадцать давал кнутов!
Качавали в палатках, у них там печки, перины были, ковры расстеливали, и в одно время приехал к ним Калинин наш знаменитый. Ну, Калинин[53], знаешь? Зима была, холодно, и Калинин говорит: «Как там цыгане? Как бы мне поинтересоваться? Ведь они в палатках! Там дети, наверное, все перезамерзли!» Приехал, и вышел к нему барон — увидел такое начальство: Калинин!.. Поздравствовался с ним. Калинин говорит: «Вам в палатках не холодно? Как вы живете в них в зимнее время?» А барон отвечает: «Зайди, пожалуйста, к нам в палатку. Чаю тебе нальем». Калинин зашел, так и говорит: «А теплища у вас действительно какая!» Вскипятили самовар, поставили ему чай, Калинин попил и говорит: «Как тепло живут цыгане! Зайду к вам еще!» Вот так и жили цыгане раньше. Детей растили. Ходили работать.
— Сильно изменилась цыганская жизнь?
— Очень намного! Сейчас все по-современному стало. А раньше было строго, и трудная жизнь была очень у цыганок, но все равно духом не падали, все равно жили и все успевали — детей кормить, и постирать, и свекровке угождали, а к вечеру, на ночь костры разожгут, и пошли эти пляски, пошли эти песни. Рано утром вставали — всем подавали, все делали, готовили и опять гадать ходили. Вот такие дела. Это я тебе половину сказала, а половину на следующий раз. Мне идти зарабатывать надо.
В парк приехал свадебный кортеж. Маша — к молодым. Они сначала ее шугнули, но цыганку не проймешь. Она их поздравила и «на хлеб» попросила, попросила вежливо, но настойчиво. Ей дали, чтобы она отвязалась, а Маша и рада. Две свадьбы проехали — у нее выручка 150 рублей! Ни за что. Просто оказалась в нужное время в нужном месте с нужными словами.
Хотя вообще-то район тут неспокойный. На столбах написано: «Спорт. Здоровье. Национализм». Маша неграмотная, но она, разумеется, в курсе ситуации и опасается. Могут пристать пьяные дебилы, уроды-нацисты…
Наш разговор возобновляется с моего вопроса — слышала ли Маша от старшей родни рассказы про Вторую мировую войну?
— Когда была война, наших мужиков забирали на фронт, — говорит цыганка. — Мы в Молдавии жили. Кто воевал, кого брали в плен, кто в лесах прятался. Женщины ходили по деревням, где спокойно было. В каждом доме было горе, они успокаивали, гадали людям, и это сбывалось, их благодарили и помогали, спасали друг друга. Моего дедушку убили на войне, не вернулся дедушка, бабушка осталась с десятью детями — меньше меньшего были, и она одна вырастила всех — и всех подняла, всех женила, всех определила, как бы ни было трудно.
— А были какие-то интересные случаи?
— После войны. Прошло много время. Собрались цыгане у палаток ночью — трое-четверо парней, сидели, разговаривали, и вдруг видят — молодая женщина с петлей на шее: сидит и плачет. Муж ее убил — повесил за измену; раньше строго было, не то, что сейчас. Он ее убил на том самом месте, где они сидели. Она как живая — сидит, плачет и песни поет. Цыгане как увидели — давай бог ноги! Рассказали своим, а старые женщины, старый народ знали тот случай, как цыган жену убил, но старые люди не стали этим пугать молодежь, не стали рассказывать — подняли палатки, запрягли лошадей и уехали оттуда. Пошли искать другое место. Обычно цыгане любили так, чтобы лес, поля, вот эта вся природа… Где самое красивое место было, там и стояли — палатки клали, стирали, варили.
— А эта женщина была привидением?
— Да, привидением.
По цыганским представлениям, смерть — не пустота, а другой мир. «Жизнь и смерть — кочевые», — гласит поговорка. Считается, что цыгане кочуют и на том, и на этом свете.
Вот еще одна оригинальная история, записанная мной от бабушки Маши:
— Я эту сказку скажу так. Жили богатые и знатные люди — цыгане-сербияне. У них был очень красивый сын по имени Драго. Через две улицы от них жила семья русских цыган. У них дочка тоже была красоты невозможной. Ее звали Злагея. Приглянулась она нашему парню. Отец Драго это дело понял и говорит: «Вот — замечательная была бы пара!» Пошел он к русским цыганам свататься, а те, хотя и другая нация, согласились. Сыграли свадьбу. Через год родилась у Злагеи дочка, и все бы неплохо, да свекровь ей досталась такая злая, что прозвище у нее было Бандерка. Злагея очень ее боялась. Ей тогда было всего-навсего четырнадцать лет. Однажды она все-таки не стерпела, забрала свою девочку и ушла к родителям. Муж — за ней, говорит: «Возвращайся». Злагея — ни в какую. Он тогда нахальным образом девочку отнял, а жену припугнул, чтобы дочку она навещать и не вздумала. Но Злагея бы и так ни за что на свете не пошла бы в дом бывшего мужа — там же Бандерка!
Дальше сказка идет про дочку. Звали ее Мура — по-русски это Ягодка. Жила-поживала она с отцом. Он скоро женился на другой цыганке. Мачеха Муру невзлюбила с первого взгляда, обижала ее, а родная бабушка, которая Бандерка, издевалась над ней пуще прежнего. Внучка росла, как гадкий утенок. Бандерка ее била и заставляла работать с утра до ночи. То за углем пошлет, то за дровами, а мало принесет, Бандерка кричит: «Ступай на улицу!» — и гонит девочку на мороз — бóсую, в одной тонкой блузочке. Мура разутая на крылечке мерзнет, пока бабушка не сжалится. Тяжело было Муре. Только дедушка ее любил, но он не знал, что над ней издеваются, потому что это делали от дедушки украдкой, а Мура росла настолько запуганной, что не смела поведать ему про свои несчастья.
Ознакомительная версия.
