«Земледелец, — говорит Сэй, — является фабрикантом хлеба, и в числе орудий, которые служат ему для изменения вещества, он употребляет большое орудие, названное нами полем. Когда он является не собственником поля, а только арендатором его, то это поле также является орудием, за наем которого он платит собственнику. Арендатор заставляет возместить свои расходы покупателя, последний — еще какое-нибудь третье лицо, пока наконец продукт доходит до потребителя, возмещающего первый расход плюс все остальные, последующие расходы на продукт».
Оставим в стороне все последовательные расходы, благодаря которым продукт доходит до потребителя, и займемся теперь только первым из этих расходов-авансов, уплачиваемых собственнику арендатором. Спрашивается, на каком основании собственник заставляет платить себе эту ренту?
Согласно Рикардо, Мак-Куллоху и Миллю, арендная плата в собственном смысле слова есть не что иное, как излишек продукта более плодородной земли над продуктом земель низшего качества. Таким образом, арендная плата начинает поступать с земли первого рода лишь с того момента, когда, благодаря увеличению населения, является необходимость прибегнуть к землям второй категории.
Трудно найти в этом какой-нибудь смысл. Каким образом из различия в качестве почвы может возникнуть право на нее? Каким образом различие качеств гумуса может породить законодательно-политический принцип? Для меня эта метафизика так тонка или, быть может, настолько густа, что я, чем больше вникаю в нее, тем меньше понимаю. — Пусть земля a, способная пропитать 10 000 человек, и земля b, способная пропитать 9000, по площади равны. Когда, благодаря приросту населения, люди, живущие на земле a, будут вынуждены обрабатывать землю b, собственники земли a заставят платить арендаторов этой земли ренту, рассчитанную в отношении 10 к 9. Вот, по-моему, смысл того, что говорят Рикардо, Мак-Куллох и Милль. Но если земля a прокармливает столько людей, сколько она вообще в состоянии прокормить, т. е. если обитатели земли a имеют ровно столько, сколько необходимо для их жизни, то как же могут они платить арендную плату?
Если бы они ограничились утверждением, что различие в качестве земли было случайным поводом возникновения ренты, но не его причиной, то мы могли бы извлечь из этого простого замечания весьма драгоценные сведения, а именно уяснение того, что принципом установления ренты было стремление к равенству. В самом деле, если право всех людей на владение хорошей землей равно, то никто не может быть вынужден без вознаграждения обрабатывать земли худшие. Таким образом, согласно Рикардо, Мак-Куллоху и Миллю, арендная плата представляла бы собою вознаграждение, имеющее целью уравнять прибыль и труд. Эта система практического равенства, надо признаться, дурна, но намерения были добрые; какой же вывод могли бы сделать из своей теории в пользу собственности Рикардо, Мак-Куллох и Милль? Их теория обращается против них самих и разбивает их.
Мальтус полагает, что источником аренды является способность земли давать больше средств к жизни, чем нужно для содержания обрабатывающих ее людей. Я спрашиваю теперь Мальтуса, почему успешность труда дает людям праздным право участвовать в пользовании произведениями этого труда?
Но почтенный г. Мальтус ошибается относительно значения факта, о котором он говорит. Да, земля имеет способность давать больше средств к жизни, чем нужно для тех, кто ее обрабатывает, если под обрабатывающими ее подразумевать только арендаторов. Портной также приготовляет больше одежды, чем ему нужно самому, столяр — больше мебели, чем нужно для его хозяйства. Но так как различные профессии находятся во взаимоотношении и поддерживают друг друга, то обрабатывающими землю следует считать не только земледельцев, но представителей всех искусств и ремесел, вплоть до врача и учителя. Принцип, который Мальтус приписывает аренде, есть принцип торговли, но так как основным законом торговли является эквивалентность обмениваемых продуктов, то все нарушающее эквивалентность нарушает также этот закон. Здесь налицо ошибка в оценке, которую надо исправить.
Буханан, комментатор Смита, видел в арендной плате результат монополии и утверждал, что один только труд обладает производительностью. Придерживаясь такого взгляда, он полагал, что без этой монополии продукты стоили бы дешевле, и причиной существования арендной платы считал гражданский закон. Этот взгляд представляет собой вывод из взгляда, признающего гражданский закон основой собственности. Но почему же гражданский закон, долженствующий быть писанным разумом, санкционировал эту монополию? Ведь тот, кто говорит о монополии, неизбежно исключает при этом справедливость. Итак, говорить, что арендная плата есть монополия, санкционированная законом, — это значит говорить, что несправедливость имеет своим принципом справедливость, а такое утверждение — очевидный абсурд.
Сэй отвечает Буханану, что собственник вовсе не является монополистом, потому что монополист «есть тот, кто не прибавляет товару ни на йоту полезности».
Какую же полезность вещи, произведенные арендатором, приобретают от собственника? Разве он пахал, сеял, косил, жал, полол, веял? Ведь при помощи этих действий арендатор и его семья увеличивают полезность веществ, которые они потребляют для того, чтобы воспроизвести их.
«Землевладелец-собственник увеличивает полезность товаров при помощи своего орудия, каковым является земля; это орудие получает вещество, из которого состоит хлеб, в одном виде и возвращает его в другом. Действие земли представляет собой химическую операцию, благодаря которой вещество зерна изменяется таким образом, что оно, уничтожаясь, размножается. Итак, земля есть производитель полезности; когда она заставляет платить за эту полезность в виде аренды или заработной платы своему собственнику, то она дает в то же время потребителю, в обмен за то, что он платит, некоторую долю ценности. Она дает ему произведенную полезность, и именно, производя эту полезность, земля является производительной, так же как и труд».
Поясним все это.
Кузнец, приготовляющий для земледельца орудия обработки почвы, плотник, делающий для него телегу, каменщик, строящий для него сарай, и проч., — все они содействуют сельскохозяйственному производству, изготовляя необходимые для него предметы. Все они производители полезности. В силу этого все они имеют право на долю продукта.
«Несомненно, — говорит Сэй, — но земля есть также орудие, услуги которого должны быть оплачены, следовательно…»
Я согласен с тем, что земля орудие, но кто работает этим орудием? Не собственник ли? Не он ли, в силу права собственности, в силу этого нравственного качества, проникшего в землю, сообщает ей силу и плодородие? В том-то именно и заключается монополия собственника, что он, не создав орудия, заставляет платить себе за пользование им. Пусть явится Создатель и сам потребует арендной платы за землю — мы посчитаемся с ним, или пусть собственник, его якобы поверенный, покажет нам свою доверенность.
«Услуга собственника, — добавляет Сэй, — удобна для него; с этим согласен и я».
Наивное признание!
«Но мы не можем обойтись без нее. Не будь собственности, земледельцы дрались бы друг с другом из-за земли, не имеющей собственника, и земля оставалась бы необработанной…»
Итак, роль собственника сводится к тому, чтобы примирить земледельцев, отнимая у них все… О справедливость, о разум! О чудесная наука экономистов! Собственник, но мнению последних, подобен тому прохожему, которого два путешественника, поспорившие из-за устрицы, позвали рассудить их и который, вскрыв устрицу и проглотив ее, сказал им:
«Присуждаю вам по раковине».
Можно ли сказать о собственности что-либо худшее?
Объяснит ли нам Сэй, почему земледельцы, которые без собственника дрались бы между собою из-за обладания землей, не дерутся теперь из-за того же с собственниками? По-видимому, потому, что они считают последних законными владельцами, и потому, что уважение к фиктивному праву в них сильнее, чем жадность. Я доказал во второй главе, что владения без собственности достаточно для сохранения порядка в обществе. Неужели было бы труднее привести к соглашению владельцев, не имеющих хозяина, чем арендаторов, имеющих над собою собственников? Люди труда, уважающие в ущерб себе фиктивное право праздных людей, вряд ли решились бы нарушить естественное право производителя. Как! Разве колонист сделался бы более жадным к земле, если бы, перестав пользоваться ею, утратил на нее право? Неужели невозможность требовать дохода, взимать налог в свою пользу с труда другого могла бы сделаться источником раздоров и судебных процессов? Странная логика у господ экономистов! Мы, однако, еще не кончили. Допустим, что собственник является законным хозяином земли.
