А так как у каждого народа свой язык и связанные с этим языком мировоззренческие мнения, нравы и законы, то, естественно, и критерии оценок истины и лжи у различных народов различны. Поэтому бессмысленно искать некую общую точку зрения, которая позволяла бы формулировать окончательные и безапелляционные суждения о том, что есть истина, а что ложь.
Агриппа в своих тропах упорядочил классификацию Энесидема.
В этом списке скептических возражений против достоверности чувственного познания собственно систематичности, отметим, как раз и не хватает. Это просто перечень скептических соображений, по своему происхождению восходящих к эпохе не только Пиррона, но и Протагора, причем перечень беспорядочный. Более того, некоторые пункты явно излишни. Например, №№ 9 и 10 никакого гносеологического значения не имеют. В других пунктах заметны повторы. Например, № 6 во второй своей части повторяет по своему содержанию № 4. В общем, чувствовалась необходимость в доработке классификации Энесидема, в придании ей настоящей упорядоченности. Это и осуществил Агриппа, прямой или косвенный ученик Энесидема (точных сведений ни о том, ни о другом нет; ясно только то, Агриппа был моложе Энесидема, но насколько, неизвестно). Вот тропы Агриппы.
1. Человеческие суждения – от самых возвышенных до самых обыденных – противоположны друг другу. Ни одно из них не может иметь преимущества перед другими в своих притязаниях на истину. Следовательно, ни одно человеческое суждение не может быть признано единственно истинным.
2. Процедура доказательства состоит в том, что доказываемое суждение (меньшая посылка в силлогизме, который и есть схема доказательства) основывает свою истину на суждении (большей посылке в доказательном силлогизме) недоказанном, которое в процедуре доказательства принимается всё же за истинное. Надо бы и его доказать. Строится новый доказательный силлогизм, в котором это доказываемое суждение занимает положение меньшей посылки, а в качестве большей посылки берется какое-то новое суждение, условно принимаемое за истинное, но пока ещё тоже не доказанное. Для его доказательства нужен новый доказательный силлогизм, в котором тоже будет недоказанная большая посылка и т.д., до бесконечности. Следовательно, процесс доказательства не может иметь конца. А так как доказательству должно подвергнуться всё наше знание, дабы приобрести статус научного знания, то эта цель, научное знание, в принципе оказывается недостижимой. Исчерпывающе доказанного знания человек иметь не может.
3. Следствием этого положения (сформулированного в выводе предыдущего тропа) является наличие в каждой системе знания недоказанных предположений. Это неизбежно, и понятно почему. Так как исчерпывающее доказательство уходит в бесконечность, а время жизни индивида ограничено, то каждому, кто стремится к систематизации своих суждений, волей-неволей приходится признавать в качестве несомненных истин такие предположения, которые остаются недоказанными. Такими недоказанными предположениями всегда оказываются именно основы всякой системы знания, её принципы.
4. Предметы чувственного мира в процессе познавательного их усвоения человеком предстают пред ним не в своем оригинальном виде, а в искаженном. Это искажение обусловливается, во-первых, субъективными особенностями познавательной способности познающего индивида и, во-вторых, различием обстоятельств, в которых находится познаваемый предмет во время познавательного его усвоения познающим индивидом. В результате выходит, что познающий индивид получает в качестве знания не копию реального предмета (на что он наивно надеется), а искаженный образ этого предмета, который знанием, строго говоря, квалифицирован быть не может.
5. Придающие слишком большое значение своим умствованиям «догматики» (= теоретики) иногда, в самообольщении, запутываются в своих попытках доказать свою правоту. Истинность чистого мышления они основывают на чувственном восприятии действительности, а истинность чувственного восприятия – на мышлении. Но такое круговращение, в попытках доказать свою правоту, настоящей доказательной силой обладать не может.
Секст Эмпирик оспаривал достоверность и теоретического, и эмпирического знания.
Настоящей систематичности в изложении скептических доводов достиг только Секст Эмпирик. При этом его изложение вобрало в себя всю полноту античной скептической мысли. Его сочинение – это не только энциклопедия древнего скептицизма, но и, в определенной степени, история всей древнегреческой философии (за исключением, правда, очень важной части этой истории – неоплатонизма). Дело в том, что Секст Эмпирик воспроизводит в своем сочинении не только аргументы скептиков – хотя, конечно, это главная часть всего его сочинения, – но и те положения теоретической философии самых разных авторов, на которые и были реакцией скептические возражения. Эти положения, цитируемые Секстом Эмпириком, оказались в значительной своей части единственным документальным источником, по которому только и можно ознакомиться с содержанием этих философских мыслей. Во всяком случае, сочинение Секста Эмпирика, наряду с сочинением Диогена Лаэртского, признано одним из важнейших первоисточников по истории античной философии.
Для Секста Эмпирика как для скептика естественным исходным пунктом его умствования было оспаривание притязаний «догматиков» – и «догматизма» вообще – на обладание истинным знанием. Под «догматизмом» в ту эпоху понимали чисто теоретическое знание, приобретаемое, что надо подчеркнуть, исключительно умозрением [55]. Говоря современным языком, античный догматизм – это рационализм, т.е. философия, признающая единственным источником истинного знания разум и противопоставляющая себя эмпиризму (сенсуализму), признающему единственным источником знания органы внешних чувств. Догматики есть, разумеется, последователи догматизма, т.е. теоретики, метафизики (коль скоро они противопоставляют себя эмпирикам, естественникам). Секст Эмпирик как скептик оспаривал, конечно, и достоверность эмпирического знания. Но оспорить, прежде всего, теоретиков было для него важнее хотя бы по той причине, что скептические опровержения чувственного, сенсуалистического знания были слишком хорошо и слишком давно известны.
Несостоятельность рационализма (с формальной стороны) обнаруживается следующими соображениями.
Невозможно определить критерий истины. Без критерия истины нельзя опознать истину, т.е. констатировать наличие истины. Но в чём этот критерий состоит? Для ответа на этот вопрос необходимо предварительно найти соответствующий критерий, т.е. критерий критерия. А для нахождения этого второго критерия понадобится уже следующий, третий критерий – критерий-критерия-критерия! И в этом каламбурном словосочетании звенья могут добавляться до бесконечности. Но главная задача оказывается неразрешимой.
Если нахождение критерия истины доверить человеческому уму, то возникает вопрос, какому – индивидуальному уму или совокупности индивидуальных умов? Если индивидуальному, то непременно появляется теоретически неразрешимый вопрос – на основании чего одному из индивидуальных умов отдать предпочтение? Если указать на совокупность индивидуальных умов как на инстанцию, которой поручается решение задачи о нахождении критерия истины, то встает также теоретически неразрешимая проблема – на основании чего эта совокупность индивидуальных умов может прийти к согласию мнений, если эти мнения окажутся по содержанию различными?
Какой способности человеческой души можно доверить отыскание критерия истины? Ясный и точный ответ на этот вопрос дать невозможно. Естественно предположить, что отысканием критерия истины должен заниматься рассудок (= ум) человека. Но рассудок находится внутри человека и поэтому что-либо истинное знать о внешних для человеческого тела предметах он не может. Не
