И вот теперь он мог уже кое-что сообщить своим давним слушателям семинара. Пусть и они порадуются его маленькому успеху или первой серьезной догадке.
— Может быть, песок надо не молоть, а разбивать? — сказал им Хинт.
— Разбивать песок? — удивился механик. — Каким образом? Чем? Эта мысль недалеко ушла от идеи сахара и соды.
— Вы думаете, что это так трудно? — спросил у него Хинт.
— Я думаю, что это невозможно. Ведь речь идет не об одной песчинке, а о миллиардах и миллиардах.
— Надо попытаться, — настаивал Хинт.
— Видите ли, Иоханнес Александрович, вы, кажется, не технолог, а строитель. Представьте себе, что сказали бы технологи, если бы мы им предложили не молоть, а разбивать песчинку.
— Интересно, что бы они сказали? — спросил Хинт.
— Они бы отправили нас с вами в лечебницу. Кажется, так когда-то поступали с изобретателями, которые всех донимали своими абсурдными идеями.
— Я бы хотел избежать этой участи, — с улыбкой сказал Хинт и поблагодарил всех за ту помощь, которую они ему оказали.
— Мы только слушали вас, — пожал плечами мастер.
— Это, если хотите знать, главное.
— Что именно?
— Мне нужно было, чтобы меня слушали. Я сам себе не верил. А что касается разбивания песчинки, то я все-таки буду продолжать опыты, — с упрямой настойчивостью сказал Хинт.
— Только не очень шумите об этом, — посоветовал мастер. — Люди в самом деле могут подумать что-нибудь этакое. — Он многозначительно повертел пальцем перед своей головой.
Он шел по душистому и влажному лугу, среди высокой травы и ярких цветов, шел долго и беззаботно. Но неожиданно перед ним возникало бурное море, он не замечал ни бури, ни волн и постепенно погружался в воду. Волны подхватывали его, а он вступал с ними в неравную борьбу. И в этот момент просыпался и уже не мог уснуть.
Сон этот Хинт видел и в детстве, и в студенческие годы, и во время войны. Он повторялся с вариациями или какими-нибудь новыми деталями. Казалось, что Хинт смотрит один и тот же фильм или читает одну и ту же сказку. Константин уверял, что в детстве действительно был такой эпизод — они шли по лугу и попали к скалистому берегу моря. Хинт же ничего этого не помнит. А сон все чаще и чаще повторялся. И тот же Константин уверял брата, что это к неудачам.
Хинт всегда посмеивался над отгадчиками снов, но Константин настаивал на своем: будет неудача.
А весна тысяча девятьсот сорок восьмого года оказалась для Хинта необычайно удачливой. Он испытал еще одну мельницу, действовавшую «на удар» — дезинтегратор. Дезинтегратор использовался для угля и соли, а Хинт приспособил его для песка. Пришлось изменить всю конструкцию, переоборудовать колесо, на котором были укреплены «пальцы», хотя бы приблизительно рассчитать необходимую скорость вращения. Он помнил предупреждение механика и «не очень шумел» о разработанной им конструкции дезинтегратора. Еще меньше Хинт шумел о том, что он собирается на этом аппаратике разбивать песчинки. Но тот самый механик, который скептически отнесся к идее «разбивания песчинок», приходил к Хинту в лабораторию и просиживал с ним над чертежами до позднего вечера. Хинт вычерчивал детали дезинтегратора, вел все расчеты, а механик проверял их. Иногда он поправлял Хинта и при этом с удивлением спрашивал:
— Наши технологи приходили к вам?
— Да, приходили.
— Ну, и как они отнеслись к вашей затее?
— Трудно сказать. Во всяком случае, никакого восторга я не заметил, — сказал Хинт.
— Это уже хорошо. Я думаю, что вам пора создать маленькое «акционерное общество».
— И вы вступите в него? — радостно спросил Хинт.
— Нет, я слишком занят. Но я знаю механика, который, пожалуй, будет вам полезен. Только не сразу оглушайте его, постепенно подготовьте его к вашей идее.
Так случалось, что в самые трудные периоды на пути Хинта появлялись самые нужные помощники. Константин по этому поводу сказал, что есть какой-то «ангел-хранитель», наблюдающий за изобретателями и в нужную минуту посылающий им спасительную помощь.
Хинт не был склонен поддерживать эту версию своего брата. К тому же все дальнейшие события, связанные с его изобретением, свидетельствовали как раз об обратном — «ангел-хранитель» в тяжелые минуты просто бросал его на произвол судьбы. Но в те дни тысяча девятьсот сорок восьмого года, о которых я рассказываю, кто-то послал Хинту самого нужного человека — механика Виктора Рюютеля.
Он пришел на завод по каким-то своим делам. Хинт узнал, что он тоже родился на острове Саарема, что его деревня Кингли находится в двенадцати километрах от того самого хутора, где родился и вырос Хинт, что все его детские годы прошли на море и он, так же как и Хинт, мечтал о шхунах, парусниках, каравеллах, кругосветных плаваниях. Хинт и Рюютель вспоминали о каменистой и чахлой земле острова Саарема, земле, которая дает обильные плоды не потому, что идут или не идут дожди, а только потому, что она орошается потом жителей острова.
Рюютель, человек немногословный, только успевал вставлять словечки «да, да», или «конечно, помню», когда Хинт возвращался к своему детству и веселой жизни на берегу моря.
И, уже без всякой видимой связи с воспоминаниями о детстве, Хинт спросил у Рюютеля:
— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, чем можно разбивать песок?
Наступило долгое неловкое молчание. Хинт полагал, что его собеседник сейчас поднимется, подозрительно посмотрит на того, кто предложил ему этот вопрос, и, вежливо попрощавшись, уйдет. Но Рюютель не уходил. Он только сидел и молчал. Это уже подбодрило Хинта.
— Вы понимаете, вам, механику, легче будет определить, на каком аппарате можно разбивать песок.
Рюютель посмотрел на него долгим, внимательным взглядом, он как бы не совсем понимал смысл той операции, о которой говорит ему Хинт.
— Что значит «разбивать песок»? — спросил Рюютель.
— Ну, как вам сказать… — Хинт вынул свою тетрадь и начал что-то чертить. Он вообще привык разговаривать, помогая себе какими-то расчетами или чертежами, которые он тут же делал на чистом листе бумаги. — Вот, допустим, самая обыкновенная песчинка, и я хочу ее расколоть. Мне нужно знать, что там внутри.
Рюютель продолжал молчать.
— Как вы относитесь, — продолжал Хинт, — к дезинтегратору?
— Я знаю такую машину, на ней, кажется, дробят уголь или что-то вроде этого.
— Да, я узнал, — сказал Хинт, — что это широко распространенная машина. Она изобретена еще в середине XIX века, и с ее помощью дробят соль, уголь, иногда глину — в общем, это очень простая штука. Но, если на этой штуке дробят угольную пыль, почему нельзя попробовать разбивать песчинки?
— Конечно, — ответил Рюютель.
— Это не кажется вам глупым или абсурдным?
— Нет, не кажется.
— Меня не сочтут сумасшедшим? — продолжал Хинт.
Рюютель усмехнулся и сказал:
— Почему же? Эта мысль кажется мне разумной.
— Вы инженер?
— Да.
— Учились в Таллине? — продолжал свои расспросы Хинт.
— Нет. В Москве.
— Вот как, — вставил свое обычное словцо Хинт.
— Во время войны я воевал в эстонском корпусе, был тяжело ранен, лежал в госпитале в Москве и еще до конца войны поступил в институт. Вот и все.
Хинту сразу же понравился Рюютель, и он предложил ему:
— Не хотите ли помочь мне?
— В чем?
— Ну, приспособить этот дезинтегратор для песка?
— Попробую.
Так началась новая страница этой удивительной истории.
Виктор Рюютель мог часами сидеть в маленькой лаборатории, что-то вычерчивать, обдумывать, но все это делать молча. В лаборатории все забывали, что он сидит в уголке за крохотным столиком и упорно, настойчиво создает какие-то новые конструкции.
— Почему вы решили, что нужен дезинтегратор? — неожиданно спросил Рюютель у Хинта.
— А вы можете предложить что-нибудь другое?
— Нет. Я просто хочу знать: уверены ли вы в том, что дезинтегратор откроет нам что-то новое?
— Я думаю, что он поможет нам создать новый технологический процесс, — ответил Хинт.
— Интересно, что это за процесс.
Хинт показал Рюютелю то, что он обнаружил во время длительных и непрестанных опытов. Об этом он еще никогда никому не говорил. Это казалось ему слишком неожиданным и простым, чтобы можно было на этом строить какую-то теорию или догадываться о каких-то возможных открытиях. Он помнил этот вечер, когда впервые мысль о дроблении песчинок заставила его высыпать на стальную плиту самый обыкновенный песок и бить по нему самым обыкновенным молотком. Для человека постороннего, если бы он неожиданно вошел в лабораторию, эти удары молотком по пустой наковальне по меньшей мере выглядели бы странными. На заводе уже поговаривали о том, что Хинт утратил свою обычную общительность, живость, веселый характер. Он стал угрюмым, молчаливым. Все, что не относилось к песку или даже, вернее, к песчинкам, как бы находилось за гранью его интересов. И если бы начальника лаборатории застали за этим занятием — разбиванием песчинок молотком, — вряд ли он остался бы на заводе «Кварц».
