В голосе Игоря слышались слезы. Его розовое, обычно сияющее, лицо выражало сейчас полное отчаяние.
— Читал кто-нибудь вашу пояснительную записку? — спросил Веснин.
— Сергей Владимирович Кузовков. Он обещал даже выступить на защите.
— Возьмите у Сергея Владимировича письменное заключение. Я буду на вашей защите диплома и со своей стороны смогу подтвердить, что в вашем проекте все правильно. Я ведь все ваши расчеты проверял.
После Капралова у стола Веснина снова, второй, раз за сегодняшний день, оказался Чикарьков.
— Владимир Сергеевич, когда печи зажигать будем?
— Спросите у Олега Леонидовича, он распорядится.
Чикарьков посмотрел на свои сапоги.
— Может, какие дополнительные указания будут насчет того, кому поручить, как зажигать… Если вообще, конечно, тут такое дело…
— Возьмите спички и зажгите! — вдруг крикнул Веснин и встал. — Со всякими пустяками, в любое время — обязательно ко мне приставать надо!
Он взял портфель и пошел к двери.
— Нина Филипповна, я нездоров, я ухожу домой, — сказал он, проходя мимо стола Степановой.
Мать всегда обвиняет себя в смерти своего дитяти. Дети долго не могут простить себе вины перед умершими родителями. Оставшимся в живых кажется, что сделано было не все, что надо было, что возможно было сделать для тех, кого уже нет.
«Если бы я взял отпуск летом и съездил домой, — думал Веснин, — то мог бы настоять, чтобы мама еще раз вместе со мной отправилась к Петрову. Да, наконец, свет не клином на одном Петрове сошелся. После визита к Петрову она ведь еще разыскивала учебники для школы, купила кактус… Надо было мне с ней в Москву съездить. Нет, тут дело не в Петрове, не в кактусе. Совсем не то надо было сделать. Я должен был после доклада в академии послать телеграмму домой… Как скуп я был на внимание, на ласку!»
Эта мысль жгла Веснина.
«Она хотела написать Ронину, она хотела через моих друзей найти путь ко мне…»
Он шел по улицам, боясь зайти домой. Он снова повторял эти бесконечные если бы, эти зачем, для чего, почему, все то, что он уже произносил однажды, бродя ночью по улицам после смерти Мочалова. Он сам не заметил, как вышел на Университетскую набережную.
В окнах квартиры Мочаловых горел свет. Веснина потянуло к ним.
Его встретили приветливо. Ольга Филаретовна печатала на машинке. Она по-прежнему работала в ГЭРИ, или, как он теперь назывался, Институте имени Мочалова. Оля готовила уроки.
Дверь в кабинет Александра Васильевича была приоткрыта. Веснин заглянул туда. В полутьме он увидел кожаное кресло с высокой спинкой и широкими деревянными подлокотниками. Веснину показалось, что вмятины на спинке и кожаной подушке еще сохранили очертания крупной, грузной фигуры Мочалова.
Новое выражение на лице Веснина не ускользнуло от Ольги Филаретовны.
— Когда я начал работать над магнетроном, — сказал Веснин, — мне думалось: если я добьюсь своего, то, значит, не напрасно жил на свете. И вот добился. Магнетронные генераторы всеми признаны. И теперь так пусто…
Он замолчал.
— Вы похожи сегодня на Александра Васильевича после которой-нибудь из его очередных удач, — сказала Ольга Филаретовна. — Но Александр Васильевич был старше вас, и он всегда скоро приходил к тому, что сразу излечивало его. Александр Васильевич был от природы человеком неуравновешенным. Человеком настроения. Но он не позволял себе поддаваться своим преходящим настроениям. Он говорил, что с окончанием почти всякой большой, длительной работы приходит подавленное состояние. И он знал средство, которое всегда помогало ему.
Широко открытые, грустные сегодня глаза Веснина и та живость, с какой он подался вперед, говорили о том, что он готов ухватиться за любую попытку утешения.
Ольга Филаретовна видела это и потому продолжала:
— Заменить законченную работу, работу, которой был отдан весь жар сердца, может только новая работа, говорил Александр Васильевич, но не всегда он имел эту возможность… Ему мешали, очень мешали…
Веснин долго молчал.
Словно невидимая тончайшая нить, подобная тем, какие Мочалов умел создавать из кварца на ослепительном кислородном пламени, связывала Веснина с этой семьей.
Только сейчас он увидел, как вытянулась за этот год Оля. Волосы, уложенные в две толстые косы, и высокий воротник школьного платья делали ее теперь внешне совсем не похожей на отца.
Ольга Филаретовна очень похудела за то время, что Веснин не видел ее. В волосах появилась седина. Но брови были тонки и легки, а очертание лба стало еще прекрасней, оттого что теперь она оттягивала все волосы назад, еще более упростив прическу.
Веснину хотелось сказать: «Как сильно, должно быть, любил вас обеих Александр Васильевич, как, должно быть, глубоко и крепко он вас любил!»
Но сказал он совсем иное:
— Ольга Филаретовна, работы еще бездна. Надо создавать новые, еще более мощные генераторы, увеличивать устойчивость их работы, добиваться еще более коротких волн…
— Александру Васильевичу и здоровье, и другие обстоятельства не позволяли работать столько, сколько он мог бы и как хотел, но вы…
— Ужасно трудное дело — снова начинать, — печально сказал Веснин.
— И так будет всю жизнь, Володя. Человек рожден на труд.
Веснин смотрел на Ольгу Филаретовну и думал о своей матери. Ему хотелось сказать: «У меня мать умерла». Он сидел молча, размешивая ложечкой остывший чай.
Оля рассказывала про город Керчь, куда этим летом ездила к своей тетке, сестре отца. Она говорила о склепах и древних надгробиях, о надписях на камне, проживших тысячи лет.
— Каждый из нас в определенном возрасте открывает вдруг, что мир состоит не только из тебя одного, — с улыбкой заметила ее мать. — По-видимому, такое открытие многогранности и безграничности мира Оля сделала этим летом в городе Керчи, и поэтому именно Керчь кажется ей такой прекрасной.
Веснин кивал головой в знак согласия, но слова не доходили до его сознания. Он вздрогнул вдруг, будто очнувшись от сна, когда Оля прочла стихи древнего поэта Вакхилида:
…Знакомо ли тебе,
что Аполлон сказал Адмету?
Кто смерти обречен,
тот должен жить,
как будто каждый день
последний для него
и вместе с тем
как будто впереди
еще полвека.
Не угасает неба свет,
не меркнет золото,
бессмертна свежесть волн морских,
но людям от старости седой
к годам расцвета вернуться не дано.
Однако блеск прекрасных дел
не гаснет с телом заодно,
он в песнях сохранен.
Несколько лет спустя, в годы Великой Отечественной войны, Веснин не раз вспоминал древние стихи, прочитанные Олей. Он вспоминал их и в тот печальный день, когда узнал о том, что в боях за город Керчь была смертельно ранена капитан медицинской службы Ольга Александровна Мочалова.
«Да, — думал Веснин, возвращаясь от Мочаловых, — жизнь моей матери была прекрасна, потому что она жила для других и нас, своих детей, стремилась научить этому. Памятью об этой достойной жизни могут быть только достойные дела. Я обязан работать лучше, больше…»
Веснина толкнул прохожий, который спешил к трамваю, толкнул и крикнул, обернувшись:
— Вы в портфеле утюги, что ли, носите?
Веснин взглянул на свой новый красивый портфель с серебряной гравированной табличкой — подарок наркома:
«Почему он в самом деле такой тяжелый?»
И вдруг вспомнил, что положил в портфель толстый том — Сборник инструкций по энергохозяйству, правила и нормы по технике безопасности. Эту книгу у него просил Оленин, но он не дал, хотел прочитать сам. Для чего?
«Да ведь сегодня включают газовую сеть в новом помещении КБ и в первый раз зажигают новые печи! — спохватился Веснин. — Я ведь хотел еще раз внимательно изучить по Правилам и нормам, какие следует принять предупредительные меры, чтобы избежать несчастных случаев при пуске… А потом…»
Веснин остановился, он почувствовал, что у него выступает холодный пот:
«Я сказал Чикарькову, чтобы он зажег спичку и поднес к горелке…»
Веснин вспомнил про все многочисленные аварии, о которых ему рассказывал старик Мухартов во время поездки на станцию Медь.
…Тяжелый взрыв произошел на заводе около трех лет назад, когда директором был еще Шестериков. Взрыв произошел в цехе рентгеновских трубок, когда там снова начинали работу после капитального ремонта. Как полагалось по инструкции, продули газовые трубы и проветрили помещение. Стали зажигать первую горелку, но произошел хлопок — вместо спокойного пламени резкая вспышка, и сразу же горелка погасла. Кто-то из рабочих сказал, что в помещении пахнет газом, другие говорили, что никакого запаха нет. Начальник цеха распорядился включить электрический вентилятор, который имелся в одном из окон цеха. И как только замкнули рубильник, крыша цеха взлетела на воздух. Четверо рабочих были убиты на месте, начальник цеха тяжело ранен, помещение совершенно разрушено… Потом говорили, что это искра от рубильника вызвала зажигание взрывчатой смеси воздуха и газа, которая образовалась в помещении…
