Нас в настоящее время не интересует философия Бергсона, как не интересовал и прагматизм сам по себе, – а лишь те элементы в его учении, которые дают право говорить о мистицизме Бергсона. Сюда относится, во-первых, его рассуждение об интуиции, во-вторых, его понятие élan vital, из которого он не вывел еще всего, что в нем заключено.
Учение Бергсона об интуиции не отличается ясностью, но вряд ли это может быть ему поставлено в вину, ибо той же туманностью отличается и учение Мальбранша о «видении в Боге» или Фихте Старшего, об интеллектуальном созерцании. Некоторая туманность лежит в самом предмете, ибо нельзя требовать, чтобы в рациональных терминах была изложена теория, которая именно и отрицает пригодность их. Но может быть поставлено в упрек Бергсону то, что он в различных сочинениях под интуицией разумеет не одно и то же. Приведем главные мысли, высказанные им по поводу интуиции в различных сочинениях, причем остановимся в особенности на том, что об интуиции сказано в «Творческой эволюции».
Бергсон различает между пространством и временем с одной стороны, протяженностью и длительностью – с другой. Пространство и время суть схемы дискурсивного ума, в которые он вкладывает явления внешнего и события внутреннего мира; протяженность и длительность принадлежат самому внешнему и внутреннему миру и представляют собой текучесть и непрерывность, постижение которых недоступно схемам ума. Мир существует как непрерывное текучее, развивающееся целое, всякие границы и определения принадлежат не ему самому, а познающему уму, но так как ум не может постичь непрерывного, то одна граница приобретает у Бергсона весьма существенное значение, – не только относительное – а именно граница между умом, создающим картину мира, и интуицией, проникающей в глубь вещей. «Абсолютное», говорит Бергсон, «может» быть дано лишь в интуиции, тогда как все остальное исходит из анализа. Интуицией называется тот род интеллектуального вчувствования или симпатии, посредством которого мы проникаем вовнутрь предмета, чтобы слиться с тем, что в нем есть единственного и, следовательно, невыразимого. Напротив, анализ есть процесс, сводящий предмет к заранее известным элементам, т. е. общим ему и другим предметам. Анализировать – значит выражать вещь через посредство того, что не есть она сама»7. Хотя Бергсон старается стереть и границу между умом и интуицией, но сделать это ему не удается: ум в его системе играет служебную роль, и истинным органом философии оказывается интуиция. Ум постигает только мертвое и материальное, потому-то он господствует в науках, но он терпит крушение всякий раз, когда он желает понять жизненный поток и непрерывность своими схемами, приспособленными к пониманию материального. В этом состоит антиинтеллектуализм или антирационализм Бергсона. Провозгласив интуицию органом философии, непосредственно схватывающим реальность, и прежде всего реальность собственного я, Бергсон должен был объяснить нам деятельность этого органа; он это и делает, и мы не поставим ему в вину некоторой неясности и неопределенности, ибо ему приходится в терминах ума выразить то, что уму недоступно. Термин интуиции, которым Бергсон в первых своих сочинениях пользуется в психологическом смысле, в последних получает гносеологическое значение и изображается как орган истинного познания. Так например, в сочинении «Материя и память» Бергсон выставляет свою теорию восприятия, которая в некоторых существенных пунктах отличается от обычного учения о восприятии у психологов. Бергсон полагает, что «внешние предметы воспринимаются мною там, где они находятся, в них самих, а не во мне», т. е. он возражает против учения о проекции ощущений, и т. д. В интуиции я познаю всю вселенную в каждый момент ее развития, восприятие же выделяет только часть ее, на которую мое тело может ответить действием. Восприятие есть ограниченная интуиция. Он различает чистое восприятие, в которое не входят элементы памяти, создающие действительное восприятие, причем термин «чистое восприятие» у него равнозначущ термину «интуиция»8; так, например, он говорит, что «основа интуиции действительной и, так сказать, моментальной, на которой развертывается наше восприятие внешнего мира, есть нечто весьма малое по сравнение с тем, что к нему прибавляет память»9. Чистое восприятие относится, конечно, не только к внешнему, но и к внутреннему миру, но это в данном случае для нас не играет роли, и мы отмечаем только, что интуиция у Бергсона в сочинении «Материя и память» обозначает лишь элемент, входящий в состав восприятия; никаких гносеологических выводов Бергсон пока не делает. Совершенно иначе дело обстоит в «Творческой эволюции», в которой интуиции приписана роль органа философии, причем эта роль выясняется путем противопоставления деятельности ума и инстинкта.
Ум и инстинкт представляют два расходящихся направления одной активности, разделившейся по мере своего роста. Отличительная черта обоих состоит в способности изготовлять искусственные предметы, в частности – орудия для приготовления других орудий. Инстинкт есть способность пользоваться и даже создавать орудия, принадлежащие организму; интеллект же представляет способность изготовлять и употреблять орудия неорганические, поэтому инстинкт и интеллект представляют два расходящихся, но одинаково уместных разрешения одной и той же проблемы. В этом заключается сродство и сходство инстинкта и интеллекта; их, различие же заключается, во-первых, в том, что познание, прирожденное инстинкту, относится к вещам, а прирожденное уму – к отношениям; во-вторых, ум, поскольку он является врожденным, представляет знание формы, инстинкт же – знание материи. Резюмируя сказанное, Бергсон несколько неопределенно видит различие ума и инстинкта в том, что «существуют вещи, которые только интеллект способен искать, но которых он никогда не найдет сам по себе, только инстинкт мог бы найти их, но он никогда не станет искать их». Наш интеллект имеет главным своим объектом неорганические тела и отличается природным непониманием жизни. он представляет себе ясно только неподвижность, только отдельное, он различает вещи по любому закону и соединяет их в любые системы, только инстинкт схватывает непрерывность, цельность и живое развитие; но инстинкт по существу неподвижен, а интеллект подвижен. По своей природе инстинкт есть симпатия. Всякий инстинкт, как и симпатия, по своей природе бессознателен; если бы инстинкт мог сознать себя, он дал бы ключ к жизненным процессам. Инстинкт, который не имел бы практического интереса, сознавал бы себя, мог бы размышлять о своем образе и расширять его, – такой инстинкт ввел бы нас в недра жизни.
Что такое интуиция? Она не есть ни ум, ни инстинкт, но более родственна инстинкту, чем уму; это родство настолько значительно, что Бергсон иногда употребляет выражение «интуиция или инстинкт, который не имел бы практического интереса». Следовательно, разница между инстинктом и интуицией Бергсон видит только в том, что инстинкт ýже по своему объему: он заключает в себе знание, хотя и не опознанное, но это знание направлено лишь на практику жизни. «Если бы в инстинкте пробудилось спящее в нем сознание, если бы он обратился внутрь и познал себя, вместо того, чтобы переходить во внешний мир и в действие, если бы мы умели спрашивать его, а он отвечать, то он выдал бы нам самые глубокие тайны жизни».
Итак, интуиция есть сознанный инстинкт, т. е. луч света, мгновенно проникающий и озаряющий сокровища Аладдина. Возможно ли такое проникновение в тьму глубин сознания? Бергсон видит эту возможность в нашей способности к эстетическому восприятию. В последней своей речи, переведенной в первом сборнике «Новых идей в философии», Бергсон пытается как можно ближе описать этот процесс и тем самым установить интуицию как метод философии. «Философ, говорит Бергсон, достойный этого имени, за всю свою жизнь сказал только одну вещь, да и то он скорее пытался сказать эту вещь, чем действительно ее выразил, и сказал он только одну вещь потому лишь, что узрел одну точку; да и узрение это было скорее ощущением прикосновения». Это господствующая точка зрения, с которой философ смотрел на мир, и есть интуиция. Но в какой форме она выражается? «У нас есть только два способа выражения: понятие и образ. В понятиях развертывается система, в образе же она сжимается, когда ее отталкивают к интуиции, из которой она вышла. Если же переступить образ, поднимаясь выше, то неизбежно попадаешь снова в сферу понятий, при том более общих, чем те, которые были исходным пунктом для поисков образа».
«Итак, для того, чтобы понять основную, первичную интуицию философа, в которой заключается весь смысл его философии, необходимо найти тот образ, (image médiatrice), который еще почти материя, поскольку его можно видеть, и почти дух, поскольку его нельзя более осязать, тот образ, который не покидает нас, пока мы бродим вокруг системы»…
