Я довел Алика до отеля, взял у него второй ключ от номера и поехал на окраину Парижа, где у меня была назначена встреча.
1937
В отель я вернулся только под утро и, решив позавтракать позже, сразу пошел в номер. Алик сидел в кресле с нетбуком в руках. Похоже, он вообще не спал ночью. Я мельком взглянул на его компьютер. На экране была открыта книга Перуца. Черт, вовсе не для этого я покупал нетбуки.
— Мне кажется, что читать сейчас художественную литературу — это не самая актуальная задача в нашем положении, — осторожно заметил я.
— Мне представилось, что Перуц писал в своей книге о нас. Мы столкнулись с чудовищем и должны идти по его следу, — ответил Алик и продекламировал верхний абзац с открытой страницы:
«Пять дней продолжалась романтическая охота, преследование незримого врага, который был не существом из плоти и крови, а страшным призраком минувших веков. Мы набрели на кровавый след и пошли по этому следу. Молча открылись ворота времени. Никто из нас не предвидел, куда ведет путь, и чувство у меня теперь такое, словно мы с трудом, шаг за шагом, ощупью пробирались по длинному темному коридору, в конце которого нас поджидало чудовище с поднятой дубиной…»
— Дело не в том, уложимся мы в пять дней или нет. Меня как-то не очень волнуют мистические призраки и чудовища из глубины веков. Я больше опасаюсь вполне живых людей, мотивов действий которых я не понимаю.
— Не принимай все так буквально. Но не стоит недооценивать Перуца. На мой взгляд, он тонко чувствовал нечто подобное тому, с чем мы столкнулись. Что, если неявный ключ к происходящему мы сможем найти именно у него?
Я ничего не ответил, но подумал, что иметь в невольных напарниках в игре на выживание романтического фантазера — не бог весть какая удача при данных обстоятельствах. Однако раз уж все так сложилось, пора было попробовать внести хоть какую-то ясность в происходящее.
— Хорошо, давай пока оставим Перуца в покое и выясним некоторые более существенные сейчас моменты. Для начала я, пожалуй, жду твоего подробного рассказа о том, каким образом ты нажил себе неких таинственных врагов. Что такого важного ты накопал по вопросу этой спорыньи? Понимаю, что ты этого сам не знаешь, посему просто рассказывай все подряд. Кому ты посылал рукопись? Кто был в курсе наличия антикварного листа с печатью? Начни, впрочем, с основных выводов своих исследований. Или, лучше, с более недавних по времени событий, а средневековые чудища пусть подождут своей очереди. Например, упомянутая тобой связь отравления спорыньей с безумием 1937 года может быть более интересна. Отношение Лысенко с дьяволом и колдунами Вуду пока прибереги для следующего романа.
— Ну, хорошо, — задумался Алик, — Дело в том, что мы до сих пор не знаем, что именно произошло в пресловутых 1937–1938 годах. В исторической литературе события в СССР тех лет обычно называют «ежовщина», «большой террор» или «великое безумие» и преподносят как акцию, не имеющую никакого рационального объяснения. Иногда термины размазывают на больший период, но это неверно. В остальные годы террор вполне объясним без привлечения мистических причин. Но этот год выдался очень влажный, и урожай был хороший.
— Я понимаю, что твоя мысль — это все от спорыньи. Не слишком ли ты увлекся?
— У тебя всегда привычка возражать, не выслушав аргументы? — огрызнулся Алик. — Прежде всего надо понять, что все многочисленные споры на эту тему ведутся вокруг количества расстрелянных и арестованных в те годы, что для нас не имеет никакого значения. Спорить об этом — бессмысленное занятие, только динамика важна для анализа. Подобным образом количество ведьм, сожженных инквизицией, долго увеличивали и дошли до абсурдных 13 миллионов. А когда стало ясно, что перегнули раз в сто, то многим стало казаться, что ведьм вообще не жгли. Как будто даже сотня тысяч — это вообще ничего. Обычно такое вольное обращение с цифрами — это не осознанный антипиар, а просто несовершенная человеческая психология, так спонтанно получается. Но в итоге черные страницы истории частично отмываются таким способом. Ровно то же самое произошло и со сталинскими репрессиями. Когда стало известно, что цифры иногда полемически завышали чуть не в сотню раз, то многим стало казаться, что и самих репрессий почти не было. Тем не менее репрессии все равно были массовыми, даже средневековые инквизиторы могли бы позавидовать размаху, но для анализа только относительные показатели имеют значение. По ним видны тенденции, а большего нам ничего не надо. Ты в курсе, какой всплеск расстрелов был в эти годы в сравнении с остальными? Только это имеет значение для понимания процесса.
— Полагаю, ты не хуже меня знаешь, что всплеск был огромный. Насколько я помню, число расстрелянных увеличилось по сравнению с предшествующими годами более чем в 300 раз. То есть расстреливать в 1937 году стали каждый день столько людей, сколько за весь предшествующий год. В 1938 году все повторилось, а в 1939-ом закончилось, в смысле, вернулось к состоянию до всплеска. Я сужу по минимальным официальным цифрам, тут ты прав — пропорции не меняются от того, занижены они или нет. Эти два года совершенно аномальны по репрессиям.
— Тут есть еще один момент, на который обычно не обращают внимание. Правильнее было бы сказать, что во время Большого террора каждый день расстреливали в полтора или даже в два раза больше, чем за весь предшествующий год. Ибо фактически безумные репрессии шли отнюдь не все эти два года целиком. Магия двух цифр 1937–1938 застилает нам глаза, но реально массовые расстрелы в целом шли всего чуть больше года — с августа 1937 года по октябрь 1938-го. Или, скажем по-другому, основной психоз начался после летней страды 1937 года и закончился после страды года следующего. Эти данные справедливы для всех областей, можно посмотреть любой график расстрелов. Таким образом, расстреливали за этот период, соответственно, примерно в 500 раз больше, чем за любой другой год репрессий. То есть система взбесилась и уничтожила за год столько людей, сколько в обычном своем, пусть и тоталитарном состоянии, могла приговорить к смерти лишь за полтысячелетия.
— Ну, если ты имеешь в виду не просто политическую борьбу с троцкистами, ленинцами и прочими, а именно неоправданно гигантский масштаб расстрелов в данный конкретный период, то да, это явно требует объяснения. И, как я понимаю, никакой вразумительной версии по сей день нет.
— Именно так, я не о причинах, а о катализаторах. За время правления Сталина, да и в царской России, репрессивные меры применялись достаточно широко — но такого никогда не происходило. Неизбежно встает вопрос — в чем состояла цель? И возникает ответ — цели не было. Все существующие объяснения суть надуманные рационализации. Ну, собирались отстранить какую-то группу от власти. Легко допускали возможность их расстрела — человеческие жизни в то время ценились мало. Был создан механизм репрессий, прослеживалось желание расправиться с политическими врагами, троцкистами, ленинской гвардией, кулаками и — возможно, настоящими — вредителями. Как повелось, в мясорубке страдали и невиновные, «лес рубят — щепки летят», это тогда никого не волновало, государство, как ни крути, тоталитарное. Но вдруг маховик репрессий раскрутился настолько дико, как никто даже не ожидал. Чистка, направленная в основном против номенклатуры и противников Сталина, неожиданно обернулась Большим террором против самых широких слоев населения. Из-за «щепок» уже стало не видно «леса». Пошел какой-то другой незапланированный изначально процесс. Началось то самое безумие, исходный источник которого нужно искать все же далеко не только в органах, приказах и установках сверху, а в самом обществе, в сложившейся обстановке.
Возникла лавина доносов и сшитых на скорую руку дел. Репрессии охватили все регионы и все без исключения слои населения, от высшего руководства страны до бесконечно далеких от политики крестьян и рабочих.
— Может, просто надо было внушить населению страх и ужас перед властью?
— Не репрессии внушили страх, а страх породил репрессии. Это явилось не сразу осознанным и неприятным сюрпризом. Как будто какие-то высшие силы вмешались в планы. Но руководство в высшие силы не верило и на Господа не уповало. Зато свято верило в плетущих свои сети классовых врагов. Где-то они даже были, возможно, правы, но слепы. Год спустя Сталину стало ясно — вредители как-то сумели обмануть советскую власть и расстрелять не только тех, кого, по мнению власти, следовало, но и тех, кого, вроде бы, не следовало, и многократно больше, чем планировалось. Значит, столь массовые расстрелы тоже суть вредительство, и пришло время разобраться с хитрыми врагами-хамелеонами, пробравшимися в органы. Что именно произошло, никто не понял, но теперь стали уничтожать уже тех, кто стрелял или чересчур одобрял эти расстрелы. Репрессии развернулись против их инициаторов. Заколдованный круг. Ну, и «щепки» по-прежнему продолжали массово разлетаться в разные стороны. Примерно то же самое происходило во Французскую революцию, которая также была спровоцирована отравлением спорыньей.
