Местность в конце улицы Стромынки называлась «Тишина». Здесь был большой трактир Попова с оркестрионом и бильярдами. Основную массу его посетителей составлял рабочий люд. По будням здесь собирались мастеровые, уволенные с заводов и фабрик за пьянство и другие проступки. Они сидели с утра до глубокой ночи, вымещая свои обиды на падших женщинах. Те же, неприкаянные, расхаживали по этому пьяному сараю, как отравленные мухи, уставшие от беспрерывных кутежей и бессонницы. Здесь же постоянно обитали и те, кто сам по себе или с помощью этих женщин обирал и раздевал мастеровых. Завсегдатаи этого трактира, знавшие друг друга, с подозрением и неприязнью относились к каждому новому посетителю. Наискосок от трактира находилась пивная с садом, далее Матросская богадельня, давшая впоследствии данной местности и улице название «Матросская Тишина», а за ней, по левой стороне, — огороды, фабрика, насыпь и Преображенская улица. На площади, у Преображенской Заставы, находилось два трактира — Лебедева и Уткина. Днём здесь проводили время разные тёмные личности, которые вечером перепархивали за околицу, в так называемый «Нищенский» трактир села Черкизово, о котором мы уже имели удовольствие вспоминать. В нём всё было пропитано запахом водки и пива. Нищие, калеки, уроды в лохмотьях, с синяками на лицах являлись его постоянными обитателями.
Помимо «Нищенского», в Черкизове было много других трактиров и кабаков. Трактиры «Ново-Московский», «Теремок», Обухова и пр. Был здесь и постоялый двор, в котором постоянно ночевало до ста оборванцев. Вправо от заставы шла Кладбищенская улица. Она вела на Преображенское кладбище. Не доходя до Покровского монастыря, на углу Можаровского переулка стоял трактир Родионова, на углу Медового переулка — трактир с садом, бильярдной и кеглями, принадлежащий Орлову, а ближе к мосту — трактир «Саратов». Основными их посетителями были рабочие с местных фабрик, огородники. За мостом, на Яузе, в Петропавловском переулке находился ресторан «Золотой рог», а подальше, в Княжеском переулке — трактир Трусова. Трактир грязный, но посетителей в нём бывало много, так как стоял он на окраине, а за ним шло поле и не было ни одного полицейского поста в округе. Не удивительно, что кабак этот служил притоном для всякого тёмного люда, который вёл здесь бойкую торговлю краденым.
За Рогожской Заставой начиналась Воронья (ныне Тульская) улица. Вся она была занята лесными, дровяными и другими складами, шедшими до самой Курской железной дороги. Склады со всеми хранящимися на их территории товарами образовывали лабиринты, в которых летом находили прибежище оборванцы и преступники. Воронья улица доходила до Покровской Заставы. В сторону Нижегородского (Курского) вокзала от неё шла Александровская слободка. Недалеко от вокзала находились и главные её притоны: трактир «Москва» и трактир «Нижний Новгород». Трактиры здесь не имели права на торговлю вином. Но у дверей чуть ли не каждого заведения стоял человек, у которого из кармана торчала бутылка водки, а в другом кармане находился стакан. Придраться было не к чему. Человек всегда мог сказать, что водку купил для себя, а на улицу погулять вышел. Предприимчивые прохвосты разливали водку в бутылки, закупоривали их, а на белой смоле, покрывавшей пробку, ставили собственную печать. В слободке была булочная, из которой постоянно выходили пьяные покупатели. Не зря люди говорили, что каждый двор в Александровской слободке — кабак Были там и «пьяные» квартиры. Одна из них называлась «Волчатник», где всякие проходимцы пьянствовали по ночам с женщинами.
От Покровской до Спасской Заставы недалеко. Здесь, у последней, находились дворы, заставленные бочками отходников[70]. Между отходниками и местными жителями сложились довольно неприязненные отношения.
Местные жаловались на безобразное поведение отходников, на их разгул и нахальство. Немалую роль в этом нахальстве сыграли, надо полагать, существовавшие в этих местах четыре трактира, пивные и винные лавки.
За Ново-Спасским монастырём и временным мостом через Москву-реку, где стояли баржи с сеном, лесом и дровами, а на набережной — дровяные склады, находился район Кожевники. В праздничные дни разгул рабочих местных фабрик приобретал здесь гигантские размеры, чему способствовали трактиры Комкова, Котова и Соколова. Бороться с творившимися здесь безобразиями ни сил, ни желания у городского начальства не было, и местные жители фактически были отданы во власть хулиганов. В Даниловской слободке, где кабаки и пивные были на каждом шагу, обстановка была не лучше. Борьба с безобразиями ограничивалась в основном призывами. На стене трактира Сахарова висело объявление: «Просят гг. посетителей песен не петь, на гармони не играть и скверных слов не выражать». В других трактирах тоже висели объявления о запрещении петь, играть на гармошках, играть на деньги на бильярде и пр. Однако все эти запреты оставались гласом вопиющего в пустыне, ну а что касается призыва «скверных слов не выражать», то и говорить нечего. Этот призыв нарушала даже полиция. В 1875 году государство запретило помещать на водочных этикетках двуглавого орла. Это, наверное, было единственное запрещение, которое соблюдалось, поскольку не было от него никому ни тепло ни холодно.
Весьма достоверное описание типичной пивной московских окраин конца XIX — начал а XX века дал в одном из своих произведений писатель Пазухин. Называлась эта пивная «Панфилкина кабачка». В ней торговали без патента вином, дёшево поили чаем, кормили хлебом и отвратительными отбросами, которые в таких харчевнях называли не едой, а «съестными припасами». В варёном, солёном и печёном виде подавали здесь бедным людям тухлый рубец, щи со сгнившей капустой, колбасу из тухлой конины. Днём здесь сидели подёнщики с железной дороги, лишившиеся заработка извозчики, мусорщики и прочий народ. Вечером здесь собирались «гулевой» народ и безработные. Постоянными посетителями этой харчевни были мелкие воришки, «поездошники», рабочие, укравшие доверенные им материалы, извозчики, продавшие конокраду лошадь со всей упряжью хозяина, прислуга, обокравшая господ, мастеровые, забравшие у хозяина плату вперёд и не желающие её отрабатывать, а поэтому беспаспортные (паспорт они, получив плату, отдавали хозяину). Здесь постоянно находились пьяные, грязные, с синяками на лицах женщины.
И вот прошло с тех пор более ста лет, и дети тех пьяниц родили внуков, внуки родили правнуков, прогремели над нашей страной грозы войн и революций, в которых завсегдатаи всех этих заведений приняли посильное участие, сменился государственный и общественный строй, человек полетел в космос, а страсть русского человека к алкоголю нисколько не убавилась. Даже наоборот. Старики, жившие при царе, вздыхали: «В наше время так не пили», а тогда, в конце XIX века, некоторые говорили, что пьянство пошло «от леформы», то есть от освобождения крестьян. Можно добавить: и даже раньше. Во всяком случае, М. Е. Салтыков-Щедрин, описывая Пошехонье начала XIX века, в котором прошло его детство, писал: «… Главным занятием сельчан был трактирный промысел. Большинство молодых людей почти с отроческих лет покидало родной кров и нанималось в услужение по трактирам в городах и преимущественно в Москву… редко можно было встретить между ними красивых и сильных, большинство было испитое, слабосильное, худосочное. В особенности поражали испорченные зубы („от чаёв, от сахаров и трубочек“ — говорили старики), так что это нередко даже служило препятствием при отправлении рекрутской повинности. Но промысел установился так прочно, что поправить дело не было возможности. Иначе остановились бы оброки…»
Борьба с пьянствомМногие алкоголики тяготились своим недугом и мечтали о чуде, которое бы избавило их от него. Время от времени появлялись в России те, кто пытался эту их мечту осуществить. В 1899 году в деревне Нахабино под Москвой о. Сергий Пермский основал общество трезвости. А началось всё с того, что нахабинский священник как-то прослышал о том, что давным-давно в Ирландии другой священник, Теобальд Мэтью, проповедовал против пьянства и добился в этом больших успехов. Прошло время и к о. Сергию потянулись страждущие. В трактирах и по дороге в Нахабино только и разговоров было среди мужиков, что об избавлении от пьянства. Прежде всего всех волновал вопрос о том, возможно ли без вреда для здоровья «сразу оборвать». Многие же вообще сомневались в том, что можно жить, не употребляя спиртное. Среди всех этих паломников находились и такие, которые пугали народ рассказами о страшных карах, свалившихся на тех, кто нарушил данный ими зарок «не пить». Один, нарушивший клятву, вроде бы ослеп, другой — повесился, а третий и вовсе помер. Сергий же, когда они к нему приходили, говорил им: «Обдумайте серьёзно свой шаг. Кто не надеется на себя — пусть вернётся». Толпа молчала, а о. Сергий продолжал вразумлять пришедших. После слов пастыря: «И да поможет вам Бог и укрепит вас», — все крестились и повторяли за ним слова клятвы: «Обещаюсь пред Господом Богом и пред иконой преподобного Сергия в том, что в продолжение избранного мною срока не буду пить вина и других спиртных напитков, и на том целую икону преподобного Сергия». Народ истово крестился и расходился с надеждой на Божью помощь и свои обновлённые силы.
