Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

«Меня радует твое набожное и воодушевленное богом сердце», но модный мистицизм «лишил тебя непосредственного восприятия мира, и ты становишься ограниченным ортодоксом, а это угрожает погасить пламя науки и убить надежды, возлагаемые мною на тебя». Он не позволяет Максу сменить занятия филологией на теологию. «Теологическую пищу, которую требует твоя душа, она получит попутно и на филологическом поприще, без специального изучения. Подлинное и истинное учение о боге ты найдешь не в ортодоксии, а в астрономии, естествознании, поэзии, у Платона, Лейбница, Антонина, Гердера, собственно говоря — во всех науках вместе».

Как ни похвальны эти увещевания, они раскрывают прежде всего психологическую основу трагедии сына: из самых лучших побуждений отец невольно пытается сделать из Макса Рихтера второго Жан-Поля.

Когда Жан-Поль выступает в роли воспитателя, его система воспитания, направленная целиком на развитие творческого начала, в результате приносит вред, ибо единственным образцом, к которому следует стремиться, оказывается он сам. Дочь Эмма, жившая вместе с ним до самой его смерти (и переписывавшая его рукописи), в конце концов и сама начинает писать, совершенно в его стиле, а после его смерти хочет даже продолжить «Озорные лета»; но замужество и дети спасли ее от мук, порождаемых осознанием собственной несостоятельности. Для Макса же отец остается богом — в семье, в Байройте, в университетах. В школе он учился отлично, но в университете понял, что начисто лишен творческого дара. И пытается насильно пробудить его. Наслушавшись в детстве рассказов отца о его нищей юности, он пробует сам пережить такую же. В этом желании его поддерживают мистические идеи укрепления духа путем лишений.

Навестив Макса в Мюнхене, Жан-Поль находит его вконец обессиленным, убежденным в собственном ничтожестве.

Он всячески старается избавить сына от комплекса неполноценности, причиной которого он сам и является, посылает его в Гейдельберг к своим друзьям, но это только усиливает самомучительство юноши: там бог-отец еще более вездесущ, чем в Мюнхене. Когда однажды самоуничижение юноши вдруг сменяется приступом мании величия и Макс заявляет Фоссу, что готов написать историю философии, отцу сообщают об этом в очередном письме, и тот отвечает, что хотел бы сам присутствовать при этом, «чтобы полтора часа высмеивать его».

«Непременно сообщи мне заранее, какие курсы лекций ты хочешь слушать, дабы твои поступки не всегда опережали мой совет», — пишет он ему 4 сентября 1821 года и советует совершить путешествие по Рейну. Но 18 сентября Макс внезапно появляется в Байройте, больной дизентерией или тифом. Через несколько дней он умирает.

«И теперь моя жизнь навсегда покрылась холодной тьмой».

Год спустя тяжело заболевает Генрих Фосс. «В последние сумеречные часы слабости» он еще трудится над корректурой последних глав «Кометы». Через год после сына умирает и друг.

Жан-Поль больше не находит в себе сил продолжать «комическую историю».

Одной из необходимых защитных реакций детской души на гнетущий авторитет родителей бывает мысль, что это, собственно, не твои родители и потому ты не обязан подчиняться их насилию. В обществе, в котором происхождение во многом определяет будущую судьбу, эта мысль еще более действенна, особенно если с ней связано желание принадлежать к более высокому сословию. Во второй книге «Поэзии и правды» Гёте описывает подобный внутренний процесс: ему было приятно думать, что он благородного происхождения, «пусть даже это случилось и незаконным образом».

В 1817 году Жан-Поль беседовал со шведским поэтом Аттербомом об этом признании Гёте. Жан-Поля поразила откровенность, с какой Гёте разоблачает себя. Он может объяснить ее себе только тем, что Гёте не понимал, насколько раскрыл этим «моральные свойства своей натуры». Для бюргера Жан-Поля аморальность Гёте тесно связана с его аристократизмом, и детское желание принадлежать по рождению к благородной семье свидетельствует, как рано эта испорченность возникла.

Возмущение Жан-Поля, бесспорно, искреннее. Его самоуважение не позволяет ему признать, что социальный порядок, при котором место человека в обществе определяется его происхождением, почти неизбежно порождает подобные желания, особенно у людей незаурядно одаренных, стремящихся и способных выбиться из своего сословия. Он рано занял позицию, заставляющую гордиться своим низким сословием и презирать высшие сословия. И последовательно держался этой позиции, не поддавался никаким искушениям подняться в высшие слои общества.

Однако это не означает, что Жан-Полю были чужды мечты о благородном происхождении. Но он, конечно не признавался в них. Гёте, осуществивший свои желания, мог прямодушно говорить о них; Жан-Поль, не дававший им волю, полностью изгонял их из сознания. Ничто так не подтверждает неукоснительность, с какой он выполнял возложенное на себя обязательство, как это подавление желаний, которые он считал недозволенными. Предателем стало его творчество.

Уже само множество населяющих его произведения благородных девушек и женщин, достойных любви, выдает его. Автор отказывается от них в реальной жизни, но не в воображаемом мире своих книг. Фиксляйн и Зибенкез женятся на знатных дамах, Вальт любит дочь генерала. Подавленное детское желание выдвигается на передний план в трех «героических» романах, фабулу которых составляет тайна благородного, более того — княжеского происхождения детей. И когда в конце «Геспера» рассказчик от первого лица, Жан-Поль, оказывается принцем (а затем выступает в том же качестве в «Юбилейном сениоре» и «Биографических забавах»), становится ясно, какого рода подспудное брожение тут происходит. Противоречие между осознанием значения своей личности и своего социального ничтожества разрешается в подобных мечтах.

В позднем творчестве Жан-Поля встречается наряду со многими мотивами раннего периода также и этот мотив — разумеется, в перевернутом виде. Здесь не тайное желание становится реальностью (неправдоподобной), а желание, выдающее себя за реальность, оказывается неосуществимым: сын аптекаря одержим навязчивой идеей, будто он сын князя. Когда Жан-Поль беседовал с Аттербомом о «Поэзии и правде», он давно уже работал над новым романом. И среди многочисленных рабочих названий было и такое: «Правда моей жизни, поэзия жизни аптекаря».

Закончены были только три главы «Самоописания жизни» и три тома сочинения об аптекаре — и то и другое по языку и композиции, пожалуй, самое совершенное из всего написанного Жан-Полем. От плана двойного романа осталась лишь фигура кандидата Рихтера из Гофа, который как раз закончил (действие главной части «Кометы» происходит в 1790 году) «Избранные места из бумаг дьявола». С непокрытыми волосами и в расстегнутой рубашке, тощий, напевая и плача, погруженный в мечты, он входит с грифельной доской в руках, в конец второго тома уже не как воображаемый рассказчик от первого лица Жан-Поль, а как законченный персонаж, объективно изображенный — вплоть до прелестных игр с вымыслами и действительностью, которые позволяет себе независимый повествователь. «Мои читатели будут удивлены — кандидат был не кто иной, как я сам, я, который сидит тут и пишет». И когда кандидат делает умное замечание, что только тот истинный поэт, кто и в счастье не перестает творить, автор хвалит его и себя, потому что он сам «до сих пор честно выполнял это обещание, хотя имеет уже титул регирунгсрата и годовое жалованье, а сейчас продолжает писать, словно у него нет ни крейцера за душой».

Кандидата зачисляют в придворный штат мнимого князя как предсказателя погоды (место гипнотизера уже занято), и он очень рад этому: ему ведь нужно еще написать «Геспера» и «Титана», «где дворы выступают в верном и обманчивом свете». Однако двор, куда он попадает, ненастоящий, князь — дурак, придворный квартирмейстер — его друг и воспитатель, следящий за тем, чтобы никто не разрушил иллюзию аптекаря, делающую его счастливым. Исключительное положение кандидата не только в том, что он сам станет собственным автором: он один принимает бредовое заблуждение псевдокнязя за реальность.

Провинциальный аптекарь Николай Маргграф, считающий себя маркграфом Николаем, пережил такое же детство, каким автору видится его собственное, мечтает осчастливить мир и тем прославиться, влюбляется в принцессу, поклоняется ее скульптурному портрету, учится в Лейпциге, изобретает способ изготовления алмазов, окружает себя целым штатом придурков и в поисках своего отца-князя и возлюбленной отправляется странствовать, чтобы осчастливить бедняков — деньгами. В трех томах он дошел недалеко: лишь до ближайшего городка. Он еще счастлив в своем заблуждении. Но тут в его жизнь вносит беспокойство другой помешанный, считающий себя Каином, сыном Евы и змия. Этим кончается основная часть. Комический роман о счастливце кончается словом «ужас».