Я и представить себе не могла, что она такая бледная, такая хрупкая, такая измученная… Меня немного успокоило только то, что на шее у нее был маленький крестик.
— Какой он все-таки славный человек, ваш муж! — сказала госпожа Вержье, наша соседка по прежнему жилищу, которая специально пришла к нам «поглядеть домашнее кино». -Приглашает смотреть телевизор всех желающих.
То была сущая правда. Даже мы, дети, приглашали к себе по четвергам своих подружек. Жили мы не богаче, чем прежде, но чувствовали себя чуть ли не принцами. Когда теперь, во время зарубежных гастролей, я проезжаю по бедным кварталам, еще более убогим, чем наш квартал Мальпенье, когда я думаю, например, о трущобах Рио-де-Жанейро, то вспоминаю о кучках бедняков и босоногих детей, сгрудившихся вокруг старого телевизора, ведь он — их единственная роскошь, единственное средство отвлечься от тяжкой действительности, единственная возможность установить контакт с миром, которому нет до них дела.
Папа называл телевизор «ящиком грез», а дедушка — «лукавым ящиком» или еще резче — «ящиком от Лукавого». По этому поводу они постоянно спорили на провансальском языке. Они так и не отказались от своей привычки: каждый доказывал собственную правоту.
— О чем он все толкует, наш дед? — спрашивала мама.
— Говорит, что в его время люди разговаривали друг с другом и ни в каких особых аппаратах не нуждались.
— А что ты ему ответил?
— Что легче выключить звук у телевизора, чем заставить замолчать провансальца!
Телевизор многое изменил в нашей жизни. Теперь самым сильным наказанием стал запрет смотреть телевизионные передачи. В одном папа был неумолим: в восемь вечера дети должны лежать в постели! А потому мы смотрели главным образом воскресные телепередачи.
И никому из нас не приходило в голову, что в один прекрасный день, который был еще так далек, именно в этой передаче родится некая Мирей Матье.
«Выводок» маленьких Матье
А пока я была просто маленькой Мими, ничем не выделялась среди своих сестер и братьев. Мама всегда одевала нас одинаково.
— Не желаю я, чтобы вы походили на детей последних бедняков, которым дарят носильные вещи дамы-благотворительницы!
Она выходила из положения, прибегая к услугам магазинов «Нувель Галери» и «Шоссюр Андре», где хорошо знали, что она многодетная мать. Там ей продавали уцененные товары, а иногда делали скидку. И выглядели мы совсем неплохо в одинаковых детских пальто и одинаковых сапожках одного и того же цвета. Обычно мы ходили гуськом, держась за руки, чтобы никто не потерялся, и часто слышали, как говорят нам вслед:
— Какие они миленькие, эти приютские дети…
— Да они вовсе не из приюта, это — семейка Матье!
Родители гордились, что мы всегда опрятно одеты, а папа гордился еще и тем, что он — отец десяти детей.
Лишь одно платье переходило из года в год от одной сестры к другой: платье для первого причастия. Понятно, что первой — на правах старшей — обновила его я. Мама приобрела его в кредит в «Нувель Галери». Это церемониальное платье казалось мне прекрасным. Само слово «церемониальное» приводило меня в восторг! Я изучала катехизис с таким же увлечением, как и историю Франции. Голова у меня была уже полна именами королей и святых: Людовик Святой совершал паломничество к горе Сент-Бом, где будто бы нашла себе прибежище Мария Магдалина; святая Марта одолела Тараска на берегу нашей Роны, здесь совсем рядом; этот чудовищный Тараск, «полудракон с рогами и огромным рыбьим хвостом», по словам бабули, был «куда больше быка». Наши края кишмя кишели святыми. Некогда они сидели чуть ли не на каждом камне, отдыхали под деревьями, там и сям обнаруживали их мощи.
— Когда вырастешь, — говорила мне бабушка, — отправишься в Карпантра и увидишь там удила лошади императора Константина, в них вкраплен гвоздь из креста Иисуса. Мать этого императора, святая Елена, посетила Палестину, узрела священный крест, извлекла из него гвоздь и повелела вставить его в удила, дабы он оберегал ее сына.
Облачаясь в белоснежное платье и надевая на голову белый капюшон, я чувствовала себя так, будто попадаю в мир чудес, и ревностно готовилась к торжественному событию. Но однажды я совершила грех. Занятия в школе заканчивались в полдень, что позволяло нам присутствовать на получасовом уроке катехизиса, после чего мы отправлялись в столовую. Священник рассказывал нам интересные эпизоды из Священного писания. Особенно большое впечатление произвел на меня рассказ о том, как Иоанн Креститель совершал обряд крещения над Христом. Я отчетливо представляла себе, как именно это происходило: Иисус совершал омовение в Иордане. Значит, достаточно погрузиться в воду, чтобы очиститься от грехов? У священника возле церкви был небольшой сад, а к тому времени созрела клубника. Я никогда не могла спокойно проходить мимо грядок с клубникой. Едва завижу эти красные ягоды на зеленом стебельке, как у меня уже слюнки текут! Короче говоря, мы вволю наелись этой клубники. Впали в смертный грех чревоугодия. Совсем забыли о катехизисе. Но я с глубокой уверенностью сказала своим сестрам:
— Теперь надо окунуться в ручей, и грех нам простится.
— Ты думаешь?
— Сам священник об этом сказал. Вода смывает грехи.
И вот мы уже барахтаемся в ручье, усердно обрызгиваем друг друга. Домой мы вернулись мокрые, но это вряд ли чему помогло.
За трое суток до принятия причастия был день «отдохновения». С утра, прихватив с собой завтрак, мы отправлялись на природу, а в канун церемонии, вечером, устраивалась торжественная процессия. Нечто похожее бывало и в Вербное воскресенье, когда мы шагали, размахивая оливковыми ветвями, но теперь все выглядело гораздо более впечатляюще, потому что мы шествовали в темноте с зажженными восковыми свечами в руках.
А в день первого причастия так приятно было обходить в белоснежном платье дома близких и друзей, преподнося религиозные картинки. Взамен нам давали монету — милостыню для нищих. Такова была традиция. До сих пор я помню картинку, которая мне особенно нравилась. На ней был изображен белокурый ангелочек, похожий на нашего Реми, и начертаны слова святого Бернара: «Господи, все мое достояние — хрупкое тело и простая душа; и то и другое я вверяю тебе».
Первое причастие было не менее важное и торжественное событие, чем вступление в брак, — на церемонии присутствовала вся семья. В церкви все дружно пели, и красивый тенор отца выделялся из хора. В такие минуты все горести и невзгоды забывались.
Если бы меня спросили, какой день в моем детстве был самый светлый, я бы назвала именно этот. Даже прежние наши соседи приняли участие в празднестве. Госпожа Вержье принесла цыплят, господин Фоли — клубнику. А папа, словно священнодействуя, надел на мое запястье маленькие четки.
Я с ними никогда не расставалась.
На следующий год, 10 мая, я помогала Матите облачаться в белоснежное платье. Наступила ее очередь. К этому дню мы все готовились с такой же радостью, с таким же усердием, с таким же волнением. В тот же день должны были крестить Жан-Пьера. Предстояло двойное торжество.
… в воскресный день мы собирались все вместе. День этот начинался с мессы. В церкви мы пели, папа и я выступали в роли солистов, а родственники и друзья составляли хор.
С утра мы отправились в церковь, оставив младенца, которому исполнилось всего четыре месяца, на попечение моей двоюродной бабушки Жюли, сестры нашего деда. Мы еще молились в храме, когда туда прибежала взволнованная соседка… И вот богослужение нарушено, мама поспешно покидает церковь, папа торопится за ней, оставляя священника в полной растерянности… Жан-Пьер был без сознания, эта новость пробежала по рядам молящихся, окончательно скомкав богослужение.
У злополучной Жюли никогда не было детей, и вот что она надумала: накормив малыша, тут же принялась его купать. И внезапно обнаружила, что держит в руках бездыханное тельце ребенка, а глаза у него остекленели. Бедного крошку тут же отправили в больницу. Мои родители, не помня себя от горя, провели там целый день. Малыш все еще не приходил в себя.
Ну и причастие же получилось у бедной Матиты. К угощению никто даже не притронулся. Разумеется, ни вечерни, ни крестин не было. Бабулю больше всего огорчало то, что несчастный Жан-Пьер мог умереть без соборования!
Я наотрез отказалась уйти из церкви. Оставшись одна, я молилась, молилась, заливаясь слезами. И Жан-Пьер был спасен. Но моя сестра Матита не испытала того блаженства, которое выпало на мою долю в прошлом году.
Младшие братья постоянно причиняли мне немало беспокойства. И не потому, что они были непоседы и озорники, напротив, они были из числа самых послушных в нашем квартале. Но здоровье у них было не такое крепкое, как у нас, у сестер. А быть может, им просто меньше везло. Ги, один из близнецов, постоянно страдал отитом, начиная с трех лет. Какая жалость была смотреть, как он мучится, прижимая к уху подушку. А в доме то и дело слышались грозные слова:
