Почти все столики кафе были заняты. Это — провинциалы, которых жилищный кризис застал в центре города. Кафе открыто до рассвета и многие предпочитают это более комфортабельное, чем вокзалы, место. Кроме провинциалов, здесь за менее удобными столиками были завсегдатаи. Они аплодировали, нока юноша в блузе читал, при-топтыпая ногой и дергая головой, как лошадь на мартингале:
Щитом о щит… Серсо на шаре…
Сарданапал сугробит шаг.
Палаш шероховато шарит
Шуршащий чешуей шишак…
Затем дородный молодой человек с сильно развитым бюстом пел более вразумительные куплеты о теще и барышнях, которые прибегают к румянам.
Вторая кружка пива была бы последней, выпитой Густавом Корном в Москве. Он решил утром ехать в Касимов. Но дверь хлопнула пистолетным выстрелом, заглушая две скрипки, рояль, виолончель и куплетиста с сильно развитым бюстом.
НОЧЬ ВО ВКУСЕ АНДРЕЯ БЕЛОГО
Молодой человек заметной внешности, в цилиндре и шарфе поверх пальто, гладко выбритый, с явными следами пудры на лице и гримировальных карандашей, вошел и, обходя столы, принимал шумные приветствия завсегдатаев кафе. По-видимому, это была весьма почтенная личность, которой оказывали внимание барышни из кафе и даже монументальная кассирша. Что же касается провинциалов, то молодой человек приветствовал их кратко:
— Привет фармацевтам!..
Затем он повернулся на каблуках, выбирая себе достойное место и, не обращая ни малейшего внимания на Густава Корна, присел за его столик. Несколько секунд он уделил толстому куплетисту, с которым вступил в пререкания из-за бутылки красного вина, которая некогда была выпита кем-то не без содействия толстого куплетиста. Куплетист спешно закончил куплеты, а вновь пришедший молодой человек, заказав себе полдюжины пива, обратил внимание на Густава Корна.
— Иностранец? Etranger? Auslander? Fогеigner? Fогеstiеге?
Густав Корн вежливо и утвердительно ответил по-русски.
— Инженер?
— Нет.
— Жаль. Предпочитаю позитивные науки.
Затем он шумно одобрил маленькую танцовщицу на эстраде, называя ее уменьшительным именем, и продолжал, не сделав ни малейшей паузы:
— По глупости родителей, занимался сначала общественными науками, затем искусством, затем философией… в настоящее время предполагаю открыть антикварный магазин или издавать театральный журнал. А вы?
— Я занимаюсь археологией.
Молодой человек издал краткое значительное ржание и зевнул.
— Что делаете в этом притоне?
Корн вкратце объяснил. В первый раз в Москве. Нет знакомых. Завтра уезжает в Касимов. Вместе с тем, он еле скрыл изумление при виде быстроты, с которой его собеседник одновременно расправлялся с бутылками пива, пререкался с барышней, которая не успевала открывать бутылки, наливал пиво Корну, следил за происходящим на сцене и всем телом делал танцевальные движения.
Поклонник Гофмана и энтузиаст-египтолог должен был сознаться, что появление неизвестного оказало явное влияние на настроение всего кафе. На его глазах все как бы сразу подернулось облаком табачного дыма, сравнительно благопристойная тишина сменилась стрекотанием и жужжанием на всех столиках, квартет на эстраде превращал свои струнные инструменты в ударные, причем главную роль в мелодии играла хлопающая крышка рояля. Реплики самого легкомысленного характера перелетали из конца в конец кафе. Происходящее на эстраде увеличивало сумятицу и не претендовало на внимание зрителей. И спустя пятнадцать минут Густав Корн, перед тем, как окончательно утонуть в бедламе, увидел перед собой заграждение из пивных бутылок и почувствовал тяжесть в конечностях. Между тем, его собеседник довольно связно говорил одновременно об Эразме Роттердамском и о свойствах русской махорки.
Было бы вполне естественно, если бы при этой коллизии незнакомец претворил воду в вино и спел популярную арию Мефистофеля из второй картины «Фауста» Гуно.
Спартанский образ жизни, маргарин, картофель, кофе-эрзац фрау Миллер и вдруг, по меньшей мере, полдюжины бутылок, непрерывно наполняющийся стакан, музыка и молодой человек, до крайности словоохотливый и заботливый.
Спустя пятнадцать минут, Корн знал в точности, что благосостояние молодого человека упрочено благодаря заказу монографии «Собака-ищейка в уголовном розыске за пять лет». Кроме того, он узнал, что молодого человека зовут Борис, фамилия ему — Пирамидов, что ему двадцать восемь лет и что он принадлежит к литературной группе «Водолей», био-экс-центристов, которая четыре года назад выпустила свою декларацию и сборник. Но на человека, долго не пившего ничего, кроме кофе-эрзац фрау Минны Миллер, пиво действует довольно медленно, из пяти внешних чувств действуя сначала на зрение и слух, и дымная завеса сначала заволокла дальние углы кафе, потом передвинулась ближе, и в поле зрения Корна остались только два-три столика вблизи; наконец, он с некоторым трудом понял, что за их столом сидят уже не менее пяти человек, кроме Бориса Пирамидова. Каждого вновь прибывшего Пи-рамидов извещал кратко:
— Мой друг детства… Иностранец… Профессор Кори…
Вновь пришедший жал руку Корна, запасался бокалом, а затем говорил все то, что ему вздумается, не обращая внимания на соседа. Таким образом, за столом Корна одновременно разговаривали шесть человек. Там же произносились тосты за слияние Востока и Запада, за Гейне, Ницше, Гете, Достоевского, Маяковского и за прибывшего в Москву Густава Корна. Затем, к тому времени, как явилась необходимость платить, за столом Корна остался только один Пирамидов, который широким жестом удержал руку Корна, извлекавшую не особенно объемистый бумажник. Краткое объяснение с кассиршей, потом с барышней, подававшей пиво, потом с молодым человеком, размахивающим руками в бриллиантовых перстнях и тростью из слоновой кости, и затем, ощущая странную гибкость в ногах, Густав Кори очутился на улице.
Ранний весенний рассвет, дождь. Ноги странно скользили, и приходилось крепко держаться за руку Бориса Пи-рамидова. Вместе с тем, от влажной сырости и прохлады постепенно возвращалась острота зрения и слух. Над ухом уже явственно трещал Пирамидов:
— Дряблые декаденты… Легенда о Петербурге… Гоголь, Достоевский, Медный всадник, «В гранит оделася Нева»… Эстетизм, ха ха-ха… Не так ли, мой друг?.. А Большой Каменный?.. А Москва-река?.. Москва! Славянофильствую — и горжусь… Петербург — гниль, сырость… Дрянь… Герр Штольц… Вы — Штольц, я — Обломов. Какова река… А… Ледоход?
И Густав Корн, который пытался протестовать против фамилии Штольц, вдруг увидел мокрые быки моста и аршином ниже быстрые мутные волны и обломки синих льдин. Дальше вставали зубцы Кремлевской стены, башни, придавленные купола и дворец с красным флагом на флагштоке… Низко над рекой таял туман, жался к пустынной набережной. Купола, дворец и башни всплывали над туманом в медленном рассвете.
И вдруг прямо на них легкая набегающая тень — женщина в легкой, длинной одежде, и первое, что увидел и понял Корн, — уреус — золотой головной убор в волосах.
— Аминтайос…
Милиционер по ту сторону моста увидел легко мелькнувшую тень, затем долговязого запыхавшегося человека, мчавшегося ней, потом третьего бритого в цилиндре, неестественно бледного, который бежал, размахивая руками и вопя:
— Герр Штольц!.. Герр Штольц!..
Милиционер положил руку на рукоятку «нагана», но выкатившийся из переулка автомобиль закрыл всех троих, затем от них не осталось и следа. Тогда милиционер задумчиво свистнул и вскоре решил:
— Семейное дело.
Река поднималась, и это обстоятельство отвлекло его внимание.
Приблизительно на Волхонке, против бывшего дома Пашкова, Борис Пирамидов, бежавший по мостовой, увидел тело у фонаря.
Под фонарем лежал Густав Корн, медленно растиравший синюю шишку над бровью и, как это ни странно, вид у него был не столько смущенный, сколько в высшей сте-пепи задумчивый. Борис Пирамидов пощупал рукою шишку, помог Корну встать и сказал:
— Кто это вас так?…
На что Густав Кора ответил совершенно невпопад:
— Я не поеду в Касимов… — и с размаху ударил кулаком по фонарному столбу. — Вы видели?.. Вы ее видели?..
— Видел… Эк вас разбирает…
— И она ушла!..
— Идиотка!.. Да и вы хороши… Простите, профессор.
— Как вы это себе объясняете?..
— Ерунда… Просто — маскарад…
Густав Корн довольно иронически усмехнулся.
— Для меня это вопрос жизни… Если бы не проклятый фонарный столб…
На Пирамидова слегка действует тон Корна.
— Дернуло же вас напороться…
— Я уронил очки.
Они поискали на тротуаре. Вдруг Борис Пирамидов перевернулся на каблуках и потрепал по плечу Корна:
— Послушайте, все ясно… Студанабал…
