Алексей Доронин - Сорок дней спустя

Дело было не в людоедстве, а в том, какое у него в тот момент было лицо. Ему не пришлось преодолевать стыда и отвращения. Вместо этого он преодолел свою человеческую природу. Казалось, он нашел себя и стал тем, кем должен был быть с самого начала. Он вкушал человеческую плоть как святое причастие. Она и раньше замечала странные черточки в его поведении, но списывала все на тяжелый стресс. Ей и в голову не приходило, что процесс зашел так далеко.

Она ненавидела покойника, и сама с радостью перерезала бы ему горло во сне. Он был ублюдком каких мало. Но ублюдком обычным, понятной человеческой природы. А тот, кто поедал его, урча от удовольствия и облизывая пальцы, был уже далеко за гранью. Его рассудок катился по наклонной давно, просто в тот день пологий спуск сменился обрывом. Он улыбался, набивая желудок плохо прожаренной человечиной. Нашел завалявшуюся в киоске бутылку кетчупа; сделал из проволоки шампуры. Тогда она решила, что, даже умирая, постарается находиться подальше от него.

Желудок требовал животного белка, но омерзение пересилило, и трупик зверька в тот раз достался сородичам. Случись это сейчас, она бы еще подумала.

После этого на какое-то время они оставили ее в покое.

До того, как он проиграл бой безумию, они долго были вдвоем. Он был нытиком и занудой, но раз уж судьба не дала ей в этот час никого другого, она попыталась отыскать что-то хорошее в его обществе. Например, благодаря нему она могла считать дни - его часы выдержали испытание огнем, водой и грязью. Как и их редкие беседы, это позволяло поддерживать связь с реальностью. Разговоры с ним были скучны, но именно они не давали ей превратиться в животное, забыть обо всем кроме еды, что намного хуже, чем смерть. Вначале она находила в этом утешение. Но постепенно его речь становилась все страннее и бессвязнее. Пока, наконец, не превратилась в набор фраз, в котором смысла было не больше, чем в журчании воды. Вернее, смысл был, но для него одного.

В какой-то момент она перестала отвечать ему, а после прекратила и слушать, глядя сквозь него. Если бы она решила заслужить его расположение, то могла бы подыграть и сделать вид, что слышит те же голоса. Может, на время это бы его обмануло, но ненадолго, шизофреники обычно очень проницательны.

Когда он начал "съезжать", она бы с радостью отказалась от дара речи. Общаться было не с кем. Человек мог говорить часами, но эти слова звучали не для нее. Он существовал в своем скаженном мире, где у него были более интересные собеседники.

Хотя реальность норовила уплыть и от нее, девушка знала, что по сравнению с ним нормальна.

*****

Она с трудом поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост. Потолок оказался почти вровень с ее головой. Пахло землей и плесенью. Она бы засомневалась, что жива, если бы не боль и голодные спазмы в животе, вещь куда более веская, чем "мыслю, следовательно, существую".

Увы, она не теряла памяти. Это был разрыв непрерывности. Она все помнила, но связь между фрагментами целого нарушилась, и связная картина прошлого ускользала от нее. Она не могла объяснить, как очутилась здесь.

Помнила залитые солнцем улицы города. Прохладу метро, где так легко дышалось после августовского полдня. Станцию, где она провела гораздо больше времени, чем нужно, чтобы дождаться поезда. Полупустой вагон. Потом темноту, наполнившуюся воплями. Грохот, скрежет, скрип. Хлопок, от которого заложило уши и заломило в висках. Воздух, нагретый как в раскаленной духовке. Огонь повсюду. Жар во всем теле. Туннель. И свет, но уже не оранжевый, а тускло-красный. Затем и он гаснет, и приходит тьма: темные коридоры и комнаты. Люди. Много людей. Ледяная вода. Холод, пробирающий до костей. Горячий ад сменяется ледяным. Снова крики, ярость и еще больше боли. Провал. Мокрые хлюпающие удары. И после долгого промежутка темноты - шепот: "теперь мы с тобой одни...". Лицо. Вымазанные кровью губы. "Хочешь кусочек, любимая?". Мутные глаза монстра, и сумасшедший бег во тьме. Долго. Потом тупик. Бежать некуда. Изгибающаяся тень в конце коридора. И крохотное помещение, где нет ничего, кроме лежанки - последняя остановка на этом маршруте.

Она помнила все факты по отдельности, но как ни прокручивала события перед глазами, они не давали ответа на вопрос: "Что произошло?". Она собирала эту мозаику медленно и осторожно, стараясь не торопиться. Догадывалась, что под напором впечатлений рассудок может не выдержать. Было от чего.

Она не успела проснуться, а в голове уже ворочалась мысль: надо уходить, пока не пришел он. Она взялась за грубую железную скобу, заменявшую дверную ручку. На ладони осталась бурая полоса ржавчины. Потянула, но дверь не поддалась. У нее екнуло сердце. Приржавела?

Она дернула сильнее. Бесполезно, не сдвинуть и на сантиметр. Закрыта на засов.

Внезапно остатки сна схлынули, и она вспомнила, увидела все так же ясно, будто это случилось минуту назад. Плохой человек поймал ее, загнал в угол. Сколько дней назад она стала его пленницей, она не знала, время здесь можно было узнавать только по внутренним часам, а они безбожно врали. И даже ударам сердца нельзя было верить - пульс скакал и сбивался.

Но времени прошло много. И до сих пор она не могла взять в толк, чего же он добивается. Вначале думала, что он видит в ней мясо... но дни проходили, а она была жива. Должна была быть другая причина держать ее при себе.

От него можно было ожидать чего угодно, и именно это пугало ее, хотя напугать человека, пережившего то, что случилось с ней, было непросто. Побывав на дне черного колодца, она перестала бояться смерти, поняв, что никакой смерти нет - есть долгий путь через миры и пространства. Существуют вещи гораздо страшнее, и все они здесь, на земле. Совсем рядом.

С тех пор, как он запер ее, она не видела его ни разу. Он приходил, только когда она спала. Он мог сделать с ней все что угодно, но вместо этого, наверно, просто смотрел. Значит, и другие объяснение приходилось отбрасывать.

По "утрам" она находила в углу пакет чипсов, хлебную корку, половину шоколадки и двухлитровую бутылку отстоянной воды. Он отдавал ей остатки человеческой пищи, заменяя ее тем, о чем ей не хотелось думать. Он мог отравить ее, подсыпав в воду какой-нибудь дряни из медпункта. Но она достаточно хорошо знала его, чтоб понимать, что он не станет. Она нужна ему живая.

В один из дней она попыталась бороться со сном как можно долго. План побега был безумным и наивным: броситься на него, когда если он склонится к ней или повернется спиной, надеясь на эффект неожиданности. Причем оттолкнуть его и кинуться к выходу было нельзя. Его нужно было убить или обездвижить, иначе в тоннеле он догнал бы ее в два счета.

Но в тот день дверь отворилась лишь на секунду и тут же захлопнулась. Как ни пыталась она притвориться спящей, он ее раскусил. Он не мог бояться ее, скорее просто решил наказать за своеволие. Ушел и оставил без еды, словно Санта-Клаус, который дарит подарки только девочкам, которые вовремя ложатся спать.

Это случилось не меньше четырех дней назад, и с тех пор он приходил регулярно. До сегодняшнего дня. Судя по спазмам в желудке, сутки уже прошли. Конечно, те крохи, которые он ей приносил, только притупляли голод, но теперь не было и их.

Она снова погрузилась в сон. Но долго проспать ей не удалось - ее разбудила режущая боль в желудке и правом боку. Она приподняла потяжелевшие веки. В углу по-прежнему было пусто.

Что же это... Оставил умирать? Или хочет помучить ожиданием, наказать? Оба варианта укладывались в его нечеловеческую логику.

Она протянула руку, нащупала в углу углубление в неровном полу, присыпанное пылью и сором. Ее пальцы сжали холодный металл - она достала из ямки двадцатисантиметровый железный костыль. Либо он не нашел его, обыскивая комнату, либо не придал значения. А может, оставил специально, чтоб соблазнить ее ложной надеждой. Он забрал у нее все, с помощью чего можно было уйти из жизни. Но даже если броситься грудью на эту штуку, только поломаешь себе ребра.

В тот же день она начала терзать дверь с упорством одержимой - к счастью, она не была обшита металлом - хоть и знала, что даже если выберется из сбойки, вряд ли избежит встречи с ним, не говоря уже о том, чтоб выбраться на поверхность. Доски хоть и разбухать от влаги, но трухлявыми не были и сопротивлялись ее попыткам. Снималась незаметная глазу стружка, но сосновая плаха подавалась по миллиметру. Когда инструмент начинал выскальзывать из непослушных пальцев, она сделала перерыв, выпила воды, съела горсть чипсов. Позволив себе передохнуть минут пять, она снова принялась за работу. Через два часа голова у нее кружилась, а выбоину на двери было почти не разглядеть. Она поняла, что с ее женскими силами на это потребуется неделя каторжного труда. Даже если сил б хватило сил, где взять столько терпения? Руки у нее опустились. Легче было ждать и надеяться, что когда-нибудь он склонится над ней, и она вобьет ему эту штуку в висок. Если только доберется до него.