Такое представление об уникальности человека развивал еще Эрнст Кассирер. Наряду с немецким философом Максом Шелером его назвали на последнем Всемирном философском конгрессе в числе тех мыслителей XX столетия, которые совершили революцию в понимании человека. Вот как рассуждал Кассирер в книге «Опыт о человеке». Если придерживаться биологических воззрений на природу человека, например дарвиновских, то первые шаги человека должны быть сопряжены с познанием физического окружения. Иначе как выживешь… А тут сразу возникает парадокс.
Человек вовсе не пытается непосредственно познавать природу, овладевать навыками. Напротив, он как бы бессознательно отвлекается от всего этого и уходит в мир каких-то условных меток. Животные сразу и чуть ли не автоматически реагируют на внешний стимул. А человек живет в отвлеченной реальности. Он буквально окружил себя символами. Вообще, человек почему-то теряет контакт с реальностью и выстраивает между собой и действительностью мир таинственных образов. Они и служат для него ориентиром. Человек живет уже не просто в физической, а в символической вселенной… Символы сплетаются вокруг челочка в прочную сеть.
Вот откуда, оказывается, родилась социальная программа. Первоначально она складывалась из самой природы, из попытки уцелеть, подражая другим животным, более укорененным в естественной среде. Потом у человека стала развиваться особая система — символическая. Он стал творцом и создателем символов. В них отразилась попытка закрепить. различные стандарты поведения, подсказанные другими живыми существами. Теперь переведем дух и спросим себя — не здесь ли коренится разгадка вопроса, который касался потребности человека пойти в театр, чтобы увидеть нечто придуманное? Откуда у человека эта постоянная, растущая и трудноутолимая нужда в галлюцинаторном зрелище, в воссоздании фиктивного мира, в искусстве в целом? Не проливает ли тайна антропогенеза свет и на эту проблему? Животные ограничены миром своих чувственных восприятий, что, как уже отмечалось, сводит их действия к прямым реакциям на внешние стимулы. Человек же словно и вовсе не различает действительность и возможность. Они для него в известном смысле равноправны. Отсюда пушкинское «Над вымыслом слезами обольюсь…». «Зачем над вымыслом? — спросил бы у него Платон, — плачь по поводу печальной каждодневности…»
Поступки человека уже не определяются инстинктами. В сравнении с другими животными эти инстинкты у людей слабы, непрочны и недостаточны для того, чтобы гарантировать им существование. Кроме того, самосознание, разум, воображение и способность к творчеству нарушают единство со средой обитания, которое присуще животному существованию. Человек знает о самом себе, о своем, прошлом и о том, что в будущем его ждет смерть, о своем ничтожестве и бессилии.
Человек остается частью природы, он не отторжим от нее. Но теперь он понимает, что «заброшен» в мир в случайном месте и времени, осознает свою беспомощность, ограниченность своего существования. Над ним тяготеет своего рода проклятье: человек никогда не освободится от этого противоречия, не укроется от собственных мыслей и чувств, которые пронизывают все его существо. Человек — это единственное животное, для которого собственное существование является проблемой: он ее должен решить, и от нее нельзя никуда уйти.
Из логики приведенных рассуждений вытекает следующее: трудно выделить такое человеческое качество, которое, являясь каким-то задатком, выражает всю меру самобытности человека. Отсюда и возникает догадка: возможно, нетривиальность человека вообще не связана с самой человеческой природой, а проступает в нестандартных формах его бытия.
Иначе говоря, существо вопроса не в том, что человек обладает неразвитыми инстинктами, ущербной телесностью или более совершенным, чем у животных, интеллектом. Гораздо более значимо другое: в чем особенности человеческого существования, обусловленные сплетением этих качеств? Например, способность человека к подражанию не исключительна. Этот дар есть у обезьяны, у попугая… Но в сочетании с ослабленной инстинктуальной программой склонность к подражанию имела далеко идущие последствия. Она изменила сам способ человеческого существования. Стало быть, для обнаружения специфичности человека как живого существа важна не человеческая природа сама по себе, а формы его бытия.
А какие последствия имела способность человека создавать внеинстинктуальную сетку связей. Между человеком и реальностью возникло огромное пространство символов. Сложилась иная, неприродная программа действий. Произошло как бы удвоение реальности, она получила отражение в сфере мысли, сознания. Человек оказался погруженным в специфические условия существования. Это пространство можно назвать культурой, ибо она-то и является той сферой, где неожиданно раскрылся творческий потенциал человека.
Стало быть, своеобразие человека как живого существа в его «открытости», «незавершенности». Человеческая программа, как уже отмечалось, отличается разнообразием и непостоянством. Мы можем, по-видимому, указать на одно поистине уникальное свойство человека: открытость, невосполненность его как создания. В отличие от других живых существ человек способен преодолевать собственную видовую ограниченность и возвышаться над ней. В этой особенности — удивительное и существенное своеобразие человека.
Философ Возрождения Пико делла Мирандола в «Речи о достоинстве человека» указал на то, что человек способен творить себя, открывать в себе новые свойства. «Тогда согласился Бог с тем, что человек — творение неопределенного образа, — писал он, — и, поставив его в центр мира, сказал: „Не даем мы тебе, о Адам, ни своего места, ни определенного образа, ни особой привязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно воле и своему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире…“»
Ни одно из существовавших обществ не соотносилось с истинной природой человека. В самом деле содержанием человеческой истории является попытка обрести самих себя, реализовать те потребности, которые в них заложены. Однако конкретно сложившееся общество, та или иная форма социального общежития мешают полному выявлению человеческих потенций. На протяжении длительной истории разум, воля, эмоции людей не получали и не могли получить истинного самовыявления. Общество не только не содействовало реализации глубинных потребностей, а, напротив, стесняло их.
Вообще говоря, проблему можно поставить даже шире. Не просто стесняло, а извращало. Теперь, когда человечество прошло через опыт насильственных расправ, практику чудовищных экспериментов с человеческим материалом, можно сказать без преувеличения: история— это также процесс расчеловечивания человека.
Можно ли считать свободу абсолютной ценностью человека? Издревле человека, который стремился обрести свободу, казнили, подвергали изощренным пыткам, предавали проклятьям. Но никакие кары и преследования не могли погасить свободолюбие. Сладкий миг свободы нередко оценивался дороже жизни… На алтарь свободы брошены бесчисленные жертвы. Так, может быть, история человечества и есть дорога к свободе, мучительный путь освобождения от оков?
Однако история подтверждает не только истину свободы. Она полна примеров добровольного закабаления, красноречивых иллюстраций психологии подчинения. Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на предпосылке, что люди бегут от свободы. Человек — песчинка мироздания. Его окружают грозные природные стихии. Небо осыпает человека кометами. Недра Земли извергают огненные лавы. Он постоянно испытывает на себе предательство земной тверди… Истончение «живой» оболочки над планетой угрожает прорывом смертоносных излучений. В наши дни из рукотворных сооружений человека вырывается поток всепоражающих частиц. И в социальной жизни он ощущает себя игрушкой анонимных общественных механизмов. У экзистенциалистов есть все основания говорить о хрупкости человеческого существования.
Не вырабатывается ли на протяжении веков инстинктивный импульс, парализующий волю человека, его спонтанные побуждения? Напротив, мне кажется, что мы проходим мимо важнейшего исторического урока современности. Между тем пора, по-видимому, в полной мере открыто и по возможности всеобъемлюще разобраться в нем. Я говорю о тщете тиранических режимов. Сталинщина показала, что деспотизм вообще обречен, он бесперспективен. Ничего нельзя построить на человеческих жертвах, на беззастенчивой эксплуатации человеческого материала… Ведь это факт, что никакая самая изощренная тирания, на какой бы разветвленный аппарат насилия она ни опиралась, не способна загнать человека в тупик.
