Не без некоторого труда он убедил симпатичного майора, что это только театральный журнал и что форты и профили крепостных сооружений есть, в сущности говоря, воспроизведение конструкции постановки одного левого московского режиссера. Впрочем, майор, отпуская Густава Корна, сказал:
— Я удовлетворен тем обстоятельством, что этот рисунок не похож на форты Имогении. Он имеет сходство с пограничными фортами дружественной нам Инзы. Продолжайте.
Густав Кори с удовольствием продолжал путь до следующей границы, где у него, из соображений таможенного досмотра, были изъяты папиросы (ограничение ввоза табака) вместе с недорогим серебряным портсигаром. На следующей границе он оплатил по весьма высокому тарифу мыло и одеколон (ограничение ввоза парфюмерии), дальше был воспрещен ввоз сельскохозяйственных орудий и аэропланов. Ни того, ни другого у Корна не было с собой, но после этого таможенного досмотра он не обнаружил булавки с жемчугом (подарок покойного Карла Корна). Далее была взыскана пошлина за автоматическое перо (ограничение ввоза пишущих машин). Чем ближе он подъезжал к границе Эритреи, тем тревожнее были слухи о том, что может случиться с путешественником при переходе границы этой страны. Только мысли о высокой цели путешествия, только разгадка тайны Аминтайос могла заставить молодого египтолога продолжать путь. Возвращающиеся из Эритреи говорили о том, что на границе установлен карантин, от которого избавляются только те, кто в состоянии уплатить весьма высокий налог. Мудрые финансовые мероприятия диктатора Эритреи еще больше убедили Густава Корна в том, что автор записок, найденных в сейфе 24–14 и диктатор Эритреи генерал Париси — одно и то же лицо. И несмотря на самые тревожные слухи о том, что происходит за рубежом Эритреи, Корн продвигался вперед, потому что был твердо уверен в том, что человеку, почти разгадавшему тайну Аминтайос, обеспечено покровительство диктатора Эритреи.
На границе Эритреи кое-где рыли окопы и устанавливали внушительные проволочные заграждения войска граничащей с Эритреей страны. Диктатор Париси был убежденным пацифистом, и почти не было сомнения в том, что он попытается укрепить свое положение удачным захватом соседней территории. Однако, на пограничном пункте со стороны Эритреи не было ни одного человека. Небольшой станционный поселок оказался как бы вымершим. Густав Корн, не встретив ни малейшего сопротивления, перешел границу Эритреи. С трудом обнаруженный станционный сторож сообщил Густаву Корну, что пограничная стража в полном составе отправлена в столицу по личному распоряжению диктатора. Что же касается таможенных и карантинных властей, то они только вчера тайно перешли границу Имогении и скрылись, захватив с собой кассу таможни. Поезда в Парапамиз не ходят по двум причинам:
Первая: весь подвижной состав занят экстренной переброской войск на южную границу.
Вторая: от границы до Парапамиза не более шести часов езды на доброй крестьянской лошадке.
Поэтому Густав Корн решил ночевать на станции и утром на рассвете двинуться в Парапамиз навстречу судьбе.
Несмотря на то, что в пограничном поселке насчитывалось около восьмидесяти дворов, Густаву Корну стоило больших трудов разыскать себе возницу и экипаж. Все живое, за исключением грудных детей и женщин, из опасения мобилизации или реквизиции на военные надобности, эмигрировало в нейтральную зону между Эритреей и Имогенией, под контроль особого эмиссара и охрану из смешанных альбионо-галиканских отрядов (см. соглашение с Альбиоиом). С некоторым трудом он отыскал буйвола, избежавшего реквизиции, и одного инвалида, остроумно избежавшего мобилизации, и в довольно непрезентабельном, напоминавшем арбу экипаже решил выехать в Пара-памиз. Перед тем, как тронуться в путь, мрачный и жестоко скучающий телеграфист, одиноко сидевший в аппаратной, предложил ему ознакомиться с двумя телеграммами.
П е р в а я:
«Всем правительствам земного шара, всем гражданам Эритреи. Я, вновь назначенный премьер-министр нового кабинета Эритреи, сего числа вступил в исполнение своих прямых обязанностей. Объявляю бывшего генерала Париси, именующего себя диктатором Эритреи, вне закона. Под страхом смерти воспрещается кому бы то ни было из граждан Эритреи оказывать поддержку или приют названному изменнику и предателю. Премьер-министр свободной Эритрейской республики, граф Адриан Пачули».
В т о р а я:
«Всем правительствам земного шара, всем гражданам Эрит-реп. Я, законный диктатор Эритреи, генерал-фельдмаршал Фердинанд Париси, объявляю именующего себя премьер-министром республики Эритрея бывшего графа Пачули вне закона. Под страхом смерти воспрещается кому бы то ни было из граждан Эритреи оказывать поддержку или приют названному изменнику. Диктатор Эритреи, генерал-фельдмаршал Фердинанд Париси».
Телеграфист мрачно пошевелил в воздухе двумя телеграммами и вопросительно взглянул на Густава Корна.
— Что вы об этом думаете?
— Полагаю, что я, в качестве гостя, не имею права судить о внутренних делах государства…
— Вы полагаете?
Телеграфист запер на замок дверь аппаратной, положил ключ в карман, надел шляпу на затылок и безнадежно побрел в сторону границы.
Кори несколько обеспокоился:
— Куда?
— В нейтральную зону.
Затем Кори увидел его по ту сторону проволоки и канавы, утыканной колышками.
Телеграфист махнул ему рукой и, уходя, уныло крикнул:
— Надоело.
Ясно, что Эритрея переживала бурный период истории.
Пока Корн размышлял о судьбах этой страны, инвалид ткнул заостренной палкой буйвола, колеса тронулись с похожим на выстрелы скрипом, и путешествие от границы до Парапамиза началось. Ширина осей арбы почему-то не соответствовала ширине колеи дороги. Поэтому арба передвигалась в наклонном положении, лишая путешественников самого минимального комфорта.
Только на двадцатой версте Густав Корн стал привыкать к тряске, толчкам, необходимости соблюдать равновесие и, приобретя некоторый иммунитет, стал приглядываться к окрестностям.
Но однообразный пустынный пейзаж — глина, кукурузные поля, давно заброшенные земледельцами, и чахлые акации — сразу утомил его.
К вечеру, приблизительно на полдороге от Парапами-за, инвалид вдруг остановил буйвола и повернулся к Корну:
— Где у вас ваш национальный флаг?..
Пожалуй, не к чему говорить о том, что Корн оказался не запасливым.
— В таком случае, дайте носовой платок.
Корн удовлетворил его просьбу и с некоторым удивлением смотре, как возница прикрепил к заостренной палке, которой он подгонял буйвола, белый платок и поднял его, как знамя.
Затем они двинулись дальше и, так как скрип колес делал излишним всякие попытки членораздельной речи, Корн так и не узнал назначения носового платка, прикрепленного к палке. Затем он уснул и проснулся от жестокого толчка и от того, что скрип арбы показался ему особенно громким.
При постепенном переходе от сна к бодрствованию он сообразил, что это становится похожим на канонаду.
Они стояли на косогоре. Внизу, у разлившейся реки, Корн разглядел довольно большое селение, над которым изредка поднимались клубы белого дыма.
Почти под самым косогором он разглядел еще две небольшого калибра пушки и группу солдат. Пушки стреляли по большому селению, солдаты тоже. Несколько в стороне, почти рядом с селением, им отвечало как бы эхо. Густав Корн взялся за «цейс» и вопросительно взглянул на возницу. Возница махнул палкой по направлению к селению. То, что Корн принял за эхо пушечной канонады, оказалось самостоятельной канонадой. В «цейс» можно было разглядеть почти рядом с селением еще две пушки и некоторое количество солдат. Эти пушки и солдаты тоже стреляли по тому же селению. Только из-за одного любопытства, теряя терпение и потрясая «цейсом», Корн закричал в самое ухо вознице:
— Что это?..
— Парапамиз…
— Почему стреляют?..
— Это бой.
Более не обращая внимания на происходящее, возница ткнул палкой буйвола, и арба спустилась с косогора. Впрочем, очень скоро два всадника, предупредительно обнажив сабли, остановили арбу. Возница помахал белым флажком и крикнул:
— Иностранец.
Всадники подъехали вплотную, и Кори получил возможность ознакомиться с нормальным типом эритрейского солдата. Они были в несколько оригинальных, однако, привлекательных формах. Оранжевые мундиры и зеленые галифе при стальных шлемах, какие носят солдаты Галика-нии. Когда же он присмотрелся к их лицам, то несколько торопливо полез за паспортом. Многоопытный возница поторопился подсказать:
— Доллар…
Оба кавалериста, по возможности приветливо, улыбнулись, и один из них, обладавший замечательной коллекцией нашивок, звездочек, жетонов и значков, поправил:
