В прессу «просачивались» сообщения о том, что главным «подозреваемым» был Луговой. В Москве его допрашивали как «свидетеля». Но после допроса, характер которого остался конфиденциальным, его могли перевести в «подозреваемые». Все это, однако, базировалось на радиоактивных следах и предположениях о том, что «злоумышленники» не имели опыта обращения с радиоактивностью и именно поэтому оставили столько следов. Никто не проводил «следственных экспериментов», обязательных в данном случае. Возможно ли, например, чтобы чашка чая, в которую мог быть добавлен полоний, сохраняла высокую радиоактивность через месяц, после сотен обработок в посудомоечных машинах и новых наполнений ее чаем? Химику-неорганику ясно, что посуда после стольких отмываний должна быть чистой, особенно при применении современных моющих средств. Неясен механизм загрязнения полонием кресел самолетов, баров, даже сидений стадиона, где 1 ноября проходил футбольный матч, на котором присутствовали Луговой и Ковтун. Александр Гольдфарб отказался от проверки на присутствие полония, сказав, что если он и попал к нему во время его дежурства в больнице, то в небольшом количестве, и это не представляет опасности для здоровья.
Следы полония в том или ином месте сами по себе не могли составить основы обвинений, так как многочисленные «пятна» изотопа могли быть частью общего, отвлекающего сценария. Полоний нашли и в одном дорогом ресторане Pescotori, который якобы был популярен среди русских и который посещал Луговой в середине октября. Полоний был найден в двух отелях, где Луговой останавливался в октябре. Если первое отравление полонием, как предполагает новая теория, произошло 15–16 октября 2006 года, то и сам Литвиненко мог оставить полониевые следы во многих местах и больше всего — у себя дома. Без определенных данных «пост-мортем» нельзя было объективно утверждать и то, что Литвиненко умер от острой лучевой болезни, так как непосредственной причиной смерти был все же инфаркт, появление которого в сердечной мышце физически очень хорошо тренированного человека в условиях радиационного поражения маловероятно. В этом случае костный мозг и другие кроветворные органы не вырабатывают ни лимфоцитов, ни эритроцитов, ни тромбоцитов, и происходит постепенное разжижение крови. Поэтому закупорки сосудов и артерий сердца не происходит. С другой стороны, многочисленные внутривенные, и шприцевые, и приборные вливания, о которых можно было судить по фотографии больного, могли привести к случайному попаданию в кровообращение пузырька воздуха или просто к образованию пузырька газа при разнице температуры между вливаемым раствором и температурой тела. Подобный пузырек, попадая в суженный сосуд, может его закупорить. Такой сердечный или легочный инфаркт иногда является следствием осложнения и при рутинных операциях. Известный писатель Ю. Трифонов умер от такого инфаркта после операции на почке.
«Пост-мортем» должен был ответить на вопрос и о полученной дозе полония, и о том, была это однократная или двукратная доза. Это можно определить радиоавтографом срезов некоторых тканей — появятся два пика радиоактивности и два цикла повреждений. Кроме этого, главный вопрос о мотивах убийства оставался совершенно неясным. Формально Литвиненко не был осужден заочно за «измену Родине». Хотя британская пресса всегда называла его «русским шпионом», он не был разведчиком и не выдавал никакой агентуры. У него было множество материалов о незаконных и даже преступных действиях властей в России. Но все они относились к правлению Ельцина. Но если западные страны «простили» Ельцину расстрел из танков собственного парламента с сотнями убитых и жестокую войну в Чечне 1994–1996 годов, то разные внесудебные расправы с мафиозными кланами, контрабандистами, браконьерами и организованными бандами в период «шоковой терапии» уже никого не интересовали. Период публикаций книг Литвиненко приходился на 2001–2002 годы, и «мстить» ему за это в 2006 году столь сложным способом не было никакой необходимости.
К концу декабря, тщательно наблюдая за всеми действиями Скотленд-Ярда, я накопил несколько, как мне казалось, серьезных критических замечаний. Основным среди них было мое убеждение в том, что полиция неверно выбрала дату 1 ноября за день радиационного отравления. Просмотрев литературу о течении острых радиационных отравлений чернобыльских ликвидаторов и общую литературу о радиационных синдромах при попадании изотопов внутрь организма, включая соли полония, в опытах на животных, я смог увидеть, что те симптомы, которые появились у Литвиненко 1–2 ноября, чаще всего появляются на 10—20-й день после отравления, в зависимости от дозы. Они могли появиться и раньше, но при очень высоких дозах, ведущих к смерти через 5–6 дней. У Литвиненко были признаки острой лучевой болезни, при которой летальный исход мог наступить на 40—50-й день после отравления. Поэтому я предполагал, что отравление Литвиненко произошло между 15 и 20 октября. Были и другие критические замечания, касавшиеся отсутствия следственных действий по другим направлениям, например по линии шантажа.
Я решил высказать эти замечания непосредственно представителю следственной группы, пригласив его домой — необходимые справки и данные были у меня здесь под рукой. В конце декабря, чтобы быть точным, 22-го числа, я позвонил по общему телефону Скотленд-Ярда 020-7230-1212 — это коммутатор с несколькими линиями, работающими круглосуточно. Вежливо ответившую мне женщину я попросил связать меня с отделом, который занимается делом об убийстве Литвиненко. «А, этот русский шпион», — ответила она. «Он не русский шпион, а британский гражданин», — поправил я. Через минуту ответил мужской голос, но уже не столь вежливо. Представившись, я высказал ему стандартную в таких случаях фразу о том, что, как мне кажется, имею информацию, которая может быть полезна следствию. «Все сотрудники нашего отдела разъехались на “хрисмас” (рождественские каникулы. — Ж. М), позвоните пожалуйста через неделю», — ответил мой невидимый собеседник. В полиции мой телефон, а я звонил из дома, сразу фиксируется на мониторе, компьютер выдает и мой адрес. Если проблема представляла бы для Скотленд-Ярда жгучий интерес, то кто-нибудь из детективов оставался бы работать и во время каникул. Все же убийство Литвиненко уже называли «убийством века». В крайнем случае, могли ответить: «Позвоним вам при первой возможности». 22 декабря в 15 часов был еще в разгаре рабочий день, выходные дни начинались с 24 декабря.
Я прождал больше недели и позвонил вновь после новогодних праздников, 4 января уже 2007 года. Ответил мужчина, опять не слишком вежливо, и, выслушав мою просьбу, попросил меня рассказать ему все, что я хочу, по телефону. Я обозначил темы, но обсуждать детали по телефону отказался, дав понять, что разговор достаточно долгий и вовсе не для телефона. «Ну, хорошо, — согласился он, — мы вам скоро перезвоним». Ответный звонок раздался лишь во вторник 9 января. Договорились, что сотрудник «группы по Литвиненко» приедет ко мне домой в среду 10 января около 11 утра. Я попросил приехать в штатском и на обычной машине, чтобы не пугать полицейскими знаками нашу тихую улицу.
В среду 10 января к нам в дом приехали двое: Detective Constable (это низший чин среди детективов) и его помощник, делавший записи. Беседа стенографировалась скорее по привычке, так как у детектива был большой портфель, в котором наверняка была звукозаписывающая аппаратура. Они пробыли у меня около двух часов. В конце беседы каждому из визитеров кто-то позвонил по мобильному телефону. Очевидно, им нужно было достать свои телефоны из карманов для того, чтобы сфотографировать меня и мой кабинет.
Я высказывал свои критические замечания и отвечал на редкие вопросы. Вначале я объяснил, что посмертное заявление Литвиненко, которое сразу же зачитал Гольдфарб в телевизионной программе «Ньюснайт», было явной фальшивкой[15]. Затем я высказал несколько соображений по поводу содержания Литвиненко в больнице и особенно факта, известного от жены покойного: после непроверенного диагноза об отравлении таллием, сделанного посторонним доктором, больному начали давать большие дозы антидота от таллия, которые в данном случае могли принести только вред. Был затронут, конечно, и вопрос о возможной дате отравления.
Судя по беседе, детективы ничего не знали о версии шантажа, главное, отказались взять у меня выпуск «Обсервера» с этим материалом. Их интересовала только проблема полония. С Юлией Светличной никто не встречался, и письма Литвиненко к ней Скотленд-Ярд не интересовали. Детектив Тони дал мне визитную карточку со своим электронным адресом и мобильным телефоном. Второй, постарше, делавший заметки, показался мне более опытным. Но он не оставил своей карточки.
Отсутствие дополнительных вопросов, позволяющих любому следователю получить максимум информации, привело меня к заключению о том, что полномочия Скотленд-Ярда в этом деле были ограниченные. Было известно, что по проблеме полония уже дважды проходило заседание «Кобры» — силового блока правительства с участием премьера. Однако об участии в этом деле знаменитых британских служб разведки и контрразведки — MI5 и MI6 — ни в прессе, ни по радио или телевидению ничего не сообщалось. Эти службы хранили полное молчание.
