Лоис Крайслер - Тропами карибу

Пустынные горы, где мы бродили и устраивали ночлеги, заволокло снежной мглой. Мы летели вдоль хребта Брукса, сквозь снежную бурю пробиваясь на юг.

Проход, через который пролетал Джон Кросс, был выбелен снегом. Заснеженными оказались и два других прохода. Но в одном из них под нами мелькнуло — и вестью и вопросом — нечто такое, что крайне нас заинтересовало, хотя навсегда осталось для нас загадкой. Через край неизвестного горного прохода сбегали свежие оленьи следы! Были ли они проложены самками, мигрировавшими в мае? Или самцами, возвращавшимися в горы в июне? Проход утонул позади в серой, ненастной мгле. Через следующий проход мы перевалили на южную сторону хребта.

На берегу реки Ноатак мое внимание привлекло странное зрелище — скопление каких— то черных столбов. Интересно, для чего они натыканы в землю в этой безлюдной глуши?

— А зачем здесь эти… — начала было я, и тут меня осенило. Да ведь это же деревья! Последние тощие ели, забравшиеся далеко на север.

Я так и впилась глазами в землю, когда мы приблизились к месту, куда еще так недавно стремились, — устью реки Кугурурок. Это было отвратительное место. Далеко вокруг разливался черный океан жидкой грязи.

Зеленоватый лед, или «ледник», все еще закупоривал устье Кугурурока, вынуждая его блуждать по тундре и размывать почву. Горы здесь далеко отстояли от реки Ноатак.

— Вот как? А мы и не собирались сгружать ваши вещи здесь! — удивленно пробормотала миссис Кросс и назвала местом выгрузки какое-то озеро, о котором я слышала впервые. По всей видимости, план Криса сильно «поправили» в Коцебу. У меня язык отнялся от изумления. Те двенадцать тысяч оленей с бархатисто—черными рогами уберегли нас от голода, быть может, даже спасли нам жизнь, подумала я.

Но теперь мы летели прямо на Коцебу. Всего два часа назад у нас было твердое намерение лететь на Ноатак и остаться там на лето. Но тут прозвучала первая нота новой мятежной темы, которой отныне суждено было доминировать в нашей жизни. У Нолука, вручая нам драгоценный мешок с почтой, Джон Кросс сказал:

— Есть и устное сообщение. Энди передал по радио, что эскимосы в Анактувук-Пасс держат для вас четырех волчат.

Дело в том, что еще в апреле Крис просил Энди — правда, не очень рассчитывая на успех — помочь ему достать несколько волчат. Теперь надо было торопиться. Со времени приема радиограммы прошло уже две недели.

Эскимосы в любой момент могут убить волчат и получить за них денежное вознаграждение — по пятидесяти долларов с головы.

Из Коцебу Крис заказным рейсом вылетел с Энди на восток, в Бетлс, а я обычным рейсом отправилась в Фэрбенкс пополнять наши припасы, имея в виду предстоящее нам необычное приключение.

Вечером 11 июля я вылетела заказным рейсом из Фэрбенкса на север; самолет вел Дик Морхед. Под нами проплывали погруженные в субарктический полумрак просторы, бледные, раскручивающиеся с востока излучины Юкона. А дальше постепенно розовеющий, а там и прозрачно— золотой северный горизонт и наконец солнечный восход Арктики. Впереди поднялся хребет Брукса.

Мы приземлились на безлюдном аэродроме Бетлса. Направляясь с чемоданом к гостинице, я увидела неподалеку от входа загон, грубо сработанный из связанных листов фанеры, и догадалась, что здесь— то и сидят волчата.

По очень веским соображениям я воздержалась от немедленного знакомства с ними. Накануне моего отлета из Фэрбенкса норвежский ученый доктор Иун Круг, только что вернувшийся из Анактувук-Пасс, предупредил меня, что очень может быть моя первая встреча с волками на всю жизнь определит их отношение ко мне. Я не могла этому поверить, но решила не рисковать.

На тахте в гостиной, расположенной за вестибюлем, для меня была приготовлена постель. Но со сном пришлось подождать. Из своего номера ко мне тихонько прошла мать Энди и передала записку от Криса. Оказывается, накануне днем он вылетел к месту нашей новой стоянки на хребте Брукса и нарочно предоставил мне возможность накормить волчат, чтобы дать мне преимущество при первой, решающей встрече с ними.

В течение часа мы с миссис Андерсон пытались разжечь огромную, строптивую, топившуюся нефтью плиту, чтобы подогреть молоко. В конце концов я махнула на плиту рукой и пошла к волчатам с холодным молоком.

Вокруг было безлюдно, холодно и тихо. Лился розоватый солнечный свет. С негромким увещеванием склонилась я над загоном. Две серьезные волчьи морды, одна черная, другая серая, уставились на меня снизу вверх. Их владельцы робко жались под куском рваного картона. Я поставила миску с молоком. Серый волчонок двинулся к ней.

В этот момент чей— то голос у меня за плечом громко сказал: «Можно посмотреть на ваших волков?» Это была эскимосская девочка, прибежавшая из своего жилья. Серый волчонок зарычал и, сжавшись, забился под картонку. Не знаю, прав ли был доктор Круг, но отныне не проходило дня, чтобы этот волчонок не рычал на меня. В мгновенье ока я была заклеймена печатью опасности. Сама себе я объяснила случившееся на старый лад, выражением из «Золотого сука»: моя «мана»[3] стала опасной.

Я легла спать лишь в два часа ночи, а в шесть утра, услышав на дворе голоса, поднялась вновь — оберегать волчат, как наказывал Крис в своей записке, от опасного баловства эскимосских ребятишек.

К Крису я смогла вылететь лишь поздно вечером. Летом Энди предпочитал летать по ночам, когда меньше болтанка.

Близ полуночи поплавки нашего самолета коснулись тихого озера, лежащего в укрытом среди гор ущелье в центральной части хребта Брукса — горах Эндикотт. С запада озеро было затенено горами, на восточном берегу горы были залиты солнцем. От темного пятнышка палатки отделилась маленькая фигурка и побежала вниз по склону. Это Крис спешил нам навстречу.

Когда он добежал до нас, мы уже выгрузились. Энди преподнес нам сюрприз — вручил Крису свое охотничье ружье, инкрустированное слоновой костью. Он по собственному почину решил одолжить его нам из весьма трезвых соображений: несколько дней назад, когда после высадки Криса он начал подниматься в воздух, из тундры поднялись два гризли и бросились к самолету. Энди приложил к ружью четыре патрона — все, что у него было.

Теперь мы были вооружены — впервые за двенадцать лет нашей жизни в диких местах. Даже прошлым летом, выслеживая с кинокамерой гризли, мы ходили совершенно безоружные.

Заботливость Энди растрогала нас и напомнила о страшноватых подарках, полученных от двух незнакомцев прошлой весной. Узнав, что мы будем летать над дикими районами хребта Брукса, они с застенчивой любезностью снабдили нас морфием, чтобы нам было чем покончить с собой. При этом молчаливо подразумевалось, что морфий избавит нас от участи быть съеденными заживо, если мы изувечимся при аварии. С почтительной шутливостью я спрашивала себя, где же нам следует держать морфий, если учитывать и ту возможность, что у нас могут быть перебиты руки? Попробуй достань его тогда! Уж не подвесить ли к носу миниатюрные торбочки? И теперь меня занимал вопрос (хотя деликатность не позволяла мне спрашивать): есть ли у Энди подобное же грозное оснащение?

Этот подарок вносил огромное разнообразие в нашу аптечку, хоть и не пополнял ее существенно: теперь в ней были кусочки лейкопластыря для заклейки небольших ран и морфий! Был у нас раньше и пузырек с антисептическим средством, но он давно уже замерз и лопнул. И еще у нас была липучка для латанья брезента и спальных мешков.

Почему мы взяли с собой так мало медикаментов? Тут сказалось различие между нашим и «цивилизованным» взглядом на вещи. Наши неосознанные жизненные установки расходились с теми, что приняты в цивилизованном обществе.

Цивилизованность громко, на весь мир, скулит: «Обеспечьте меня, укройте меня, заботьтесь обо мне!» Но отказываться от всякого риска — значит отказаться жить.

В годы второй мировой войны мы служили воздушными наблюдателями на самом высоком в горах Олимпик пункте системы ПВО. То была первая зима после нашей женитьбы, во мне еще жила тоска по городу. Я считала, что нам нужны санки, чтобы в случае необходимости вывозить на них раненых. Санки не успели прибыть до снега, который завалил нас на всю зиму. С гор мы спускались примерно раз в месяц за почтой — на лыжах или в снегоступах. Никто из нас не заболел. Это вразумило меня. С тех пор мы каждое лето бродили с рюкзаками по бездорожным горным районам, захватив с собой лишь брезент, который использовали вместо палатки. Спали прямо на голой земле, не имея даже надувных матрацев: когда единственный мужчина в походе обременен съемочным снаряжением, приходится всячески ограничивать вес багажа.

Мы предпочитали носить продовольствие — это было важнее. А также топор и комплект легкой оловянной посуды. Нагружать себя еще и медикаментами мы считали излишним. Мы брали с собой заплатки для заклеивания ран, липучку и вполне этим обходились. Друзья подарили нам пакеты первой помощи — мы оставили их дома.