Лоис Крайслер - Тропами карибу

У нас было основание думать, что дело обстоит именно так. Вместе с самцами теперь проходило все больше «подростков» и годовалых оленят.

Естественно — по крайней мере для людей — было предположить, что матери последуют за малышами.

На следующее утро, проснувшись, Крис весело сказал:

— Похоже, пора вставать и гадать на кофейной гуще, как поведут себя олени.

Но я— то знала, как неспокойно у него на душе, и всячески шевелила мозгами, чтобы помочь ему. Вкратце я перебрала все возможности.

— Самки и новорожденные могли еще не дойти до нас.

Или, может, они уже идут к нам. Или проходят где— то мимо.

А может, малыши вообще еще не родились.

Крис засмеялся и поцеловал меня.

— Ты попала пальцем в небо. — И уже серьезно продол жал: — Вся беда в том, что не знаешь, как быть. Вот если бы прилетел сейчас самолет, облетел тундру, определил местонахождение самок и сбросил нам записку!

Почему мы не взяли раньше книгу и не выяснили все интересующие нас вопросы? Вообще— то мы читали одну книгу, читали ее как Библию, но она «не дошла» до нас. В прошлом году на пароходе, впервые направляясь на Аляску, мы прочли книгу доктора Адольфа Мюри «Волки горы Мак-Кинли». Но чтобы книга ожила для тебя, надо испытать все самому. Тогда каждый сообщаемый факт будет равносилен двадцати, всему «антуражу».

Прибыв на Аляску, мы залезли в самую глушь, и, когда выяснилось, что именно нужно знать, книг под рукой уже не оказалось. А нынешней весной, когда Крис экспромтом решил попытать счастья на оленях, мы так быстро напали на их след, что не имели ни времени, ни возможности порыться в книгах.

В диких местах человек лишен важнейшего орудия своей власти над природой, которое он для себя выковал и без которого трудно представить себе его жизнь, до такой степени человек от него зависит. Это орудие способность предвидеть. У нас его не было. Мы должны были решать, как быть, — уходить или оставаться — на основании того, что происходило перед нашими глазами.

Мы решили остаться. Крис сказал:

— Подождем с недельку олених. Если они не явятся, мы еще успеем пройти через горы и спуститься вниз по Кугуруроку, до того как Томми прилетит туда.

Неделя ожидания была отмечена великими событиями в природе, но отнюдь не появлением оленят. Миграция близилась к концу. По оценке Криса, мимо нас прошло тысяч двенадцать оленей, преимущественно самцы с бархатистыми рогами.

Теперь в мире тундры владычил Великий свет. Птицы спали при солнечном свете, когда он лился с севера, низкий и золотой. Снег исчез, — возможно, многие и не подозревают, что в Арктике он летом сходит. Далеко на юге, в умеренном поясе, горы Аляски все лето лежат под снегом и льдом. Здесь же, в суровой Арктике, неглубокий снег быстро тает под лучами незаходящего солнца.

Мои глаза устали от однообразия. Я тосковала по мягкой тьме и звездам умеренного пояса. Человек здесь никогда не пошлет приветственный клич бледному рассветному небу, раздающемуся вширь высоко над горами. Какая здесь может родиться поэзия? Во всяком случае, не романтическая. Разве что-либо величественно— далекое от наивной игры в таинственность. Здесь, под незаходящим солнцем, чувствуешь стремительно бьющийся пульс самой жизни.

Ветер немилосердно рвал палатку. Она все время дрожала и тряслась, хотя растяжки удерживали ее за все петли, включая те, что были вделаны в тесьму, пришитую посередине. Было жутко оставаться одной в лагере, когда налетал шквал и озеро покрывалось белыми барашками, а Крис отсутствовал и некому было поглубже загнать в землю железные костыли, потуже натянуть веревки и укрепить остов веранды.

Однажды вечером он вернулся со съемки в предгорье, где было потише, и, как мне показалось, был немало удивлен буйством ветра здесь, внизу. Однако, поужинав, он лег спать и мгновенно заснул. Я, признаться, ждала, что он полежит немного не засыпая, чтобы убедиться, насколько прочно сделано наше жилище. Не тут— то было. Несмотря на все толчки, тычки и швырки ветра, от которых палатка ходила ходуном, он спал. «Раз так, должно быть, все в порядке», — подумала я и тоже заснула. Испугалась я лишь задним числом, поутру, когда он сказал:

— Похоже, мы любую минуту могли оказаться среди тундры без крыши над головой.

В ночь на Иванов день, перед самой полночью, нас разбудили яростные порывы ветра. Под его резкими, сильными ударами палатка трепыхалась, как полевка в зубах росомахи. Небо было сплошь затянуто свинцовыми тучами, лишь низко на севере виднелось окно, в которое лился золотистый свет. (Ночное солнце имеет более теплый оттенок, чем дневное.)

С безрассудной решимостью, презрев всякое нормирование, я приготовила кварту сухого молока — оно было у нас уже на исходе, — и мы торжественно отметили день летнего солнцестояния.

— Полночный сумрак в Фэрбенксе куда таинственнее здешнего полночного солнца. Тут это просто солнечный свет.

Совсем как часов в пять вечера солнечным июньским днем в горах Олимпик, — заметил Крис.

В течение всего Иванова дня дул шквальный ветер. Веранда тряслась.

Палатка приплясывала на месте. Растяжки были туго натянуты. Какая— то береговая птица мяукала назойливо и отрывисто, как испуганный котенок, заглушая крики уток. В тундре было шумно и оживленно.

Мы освобождались из плена. У южного берега озера открылось разводье широкая полоса темно-синей воды, по которой гуляли белые барашки. Всякий раз, покидая палатку, я слышала необычный звук — плеск волн о берег, движение, бульканье и хлюпанье воды.

Вечером, когда мы ложились спать, озеро еще было покрыто льдом, если не считать широких, постоянно меняющих очертания разводьев. Утром Крис разбудил меня.

— Лед исчез, — бесстрастно— ликующим тоном произнес он. — Льда больше нет.

Ледолом кончился. Самолеты снова могли приземляться в тундре.

Неделя ожидания прошла. Огорченные и разочарованные тем, что оленихи не появились, мы отправились обратно в горы, чтобы потом спуститься по Кугуруроку к Ноатаку.

Поднимаясь в горы, мы остановились передохнуть и, оглянувшись назад, увидели нечто необычайное. В зеленой безбрежности тундры озеро стояло синее и неподвижное, отражая в себе небо, — таким мы его еще не знали. Это была зловещая примета, но мы об этом еще не догадывались.

На первой же каменистой площадке за южной грядой холмов мы сняли с плеч поклажу и присели отдохнуть. Навстречу нам, что-то выклевывая среди бледно— лиловых, кремовых, пурпурных и розовых цветов, скакал подорожник.

— Они больше не поют, — с сожалением сказала я.

Но как раз в этот момент раздалась песнь подорожника, планирующего к земле.

— Вот запел один, специально для тебя, — сказал Крис и, не меняя интонации, добавил: — А вон стадо оленей с оленятами.

Мы поднялись с биноклями в руках. В восточной части горизонта вырастали фигурки оленей — около семидесяти взрослых животных, из них половина с детенышами. Неужели это то, чего мы ждали? Неужели это самки?

Нас затрясло как в лихорадке. Крис ринулся с кинокамерой навстречу животным, забыв взять с собой катушки с пленкой. Я догнала его и вручила их.

Он только улыбнулся в ответ. Вернувшись к своей укладке, я обнаружила кассетодержатель. Повесив его себе на шею, я взвалила на плечи поклажу.

Когда я догнала Криса, он уже снимал вовсю. Я услышала крик олененка низкое дрожащее носовое «ма». Крик был короткий? Ему ответили частые крики басом. Олени стояли под нами на островке снега — чаща темных ног и падающие от них длинные утренние тени.

Оленей что-то тревожило, они встряхивались, тыкались мордами в снег.

Полдюжины самок с детенышами направились по широкому, дрожащему от марева взгорью на юго-запад. Четверть часа спустя одна из них как угорелая примчалась обратно. Насколько нам было известно, здесь был единственный островок снега на много миль вокруг — единственное прибежище от оводов.

Должно быть, оленей изводили носовые оводы, откладывающие яйца у них в ноздрях. Позднее их будут изводить кожные оводы, кладущие яйца на спине И на боках.

В последний день миграции самцов мы наблюдали жалкую сцену. В тот день мы сделали вылазку в нагорную тундру. Утром, перед тем как мы покинули лагерь, мимо Нолука прошло триста оленей. Но в горах за весь день мы встретили лишь дюжину. Это были самцы, которые стояли порознь на заснеженных горных склонах, пряча ноздри в снег. Каждый олень стоял так в течение нескольких минут, потом ложился, словно в изнеможении, но тут же вскакивал, тряс головой и снова прятал морду в снег. Мы нашли одного мертвого оленя, его ноздри были забиты множеством красноватых личинок, по всей вероятности носового овода.

Но вот внизу, в тундре, раздался крик, похожий на пронзительное мяуканье, и мимо нас, описывая круг, пролетели пять длиннохвостых поморников, явно чем— то обеспокоенных. Быть может, жара донимала и их? Все события этого дня были отмечены какой-то отрывочностью и неуловимой напряженностью.